В любви, как на войне
Шрифт:
Я изо всех сил пыталась соответствовать новой роли. В сереньком длинном платье – вроде дохлой мыши, которую кошка еще и по грязи проволокла,- – я сидела на краешке стула и терпеливо наблюдала за ходом спектакля, из приличия зевая со сжатыми челюстями. Представление казалось мне бездарным, актеры – любителями, а сцена – убогой, со случайными подпорками и шатающимся задником.
Подлинный спектакль, где играли профессионалы, ставился в кулуарах. Список кандидатов в депутаты, торжественно утвержденный съездом, никого ни к чему не обязывал. Каждый знал, что все дела обделываются ночью, и к утру очередной потрясенный кандидат обнаружит, что его либо вычеркнули, либо переставили в конец списка, где ему ничего не светит.
Правила игры были просты до идиотизма.
Выглядело это так. Лидерам партии предлагают выкинуть из списка несколько человек, они делают скорбные лица и говорят, что это никак невозможно. Начинаются жесткие переговоры, после которых они якобы не без долгой внутренней борьбы "сдают" пару-тройку, а то и десяток ненужных людей и в обмен на это получают первые места в региональных списках (регионы считались "хлебным" местом – ведь именно там "Единство" рассчитывало набрать наибольшее количество голосов).
Все это поначалу казалось мне китайской грамотой. Я пришла в политику с теплой верой, что где-то там, под мишурой слов и ворохом человеческих слабостей, таится священный уголок чистых чувств и неопороченных истин. Откуда ж мне было знать, что у профессиональных политиков идеалы свиней, людоедов, павианов и беглых каторжников. Я свято верила, что, если меня позвали, значит, я нужна. Мне и в голову не приходило, что, пока игра шла не всерьез, пока у "Поколения свободы" не было ни единого шанса на победу, я была удачной находкой, возможностью привлечь внимание журналистов и избирателей к никому не известному движению. При ином раскладе сил я стала мешать. Я со своей репутацией скандальной секс журналистки оказалась бельмом на глазу респектабельного движения "Единство".
Я еще с надеждой заглядывала в глаза своим "товарищам по партии", не зная, что в политике не бывает друзей. Я поддалась общему психозу людей, которые шли на любые, самые гнусные жертвы и давали самые невероятные обещания, что сохранят свои места в списках. Всех нас вела животная вера в свою мутную звезду. Запах власти пополз по столице, и каждому хотелось всласть надышаться им. До меня доходили слухи о взятках, которые некоторые практичные кандидаты предлагали за первые места в списках, но слухи это только слухи, а мне не хотелось им верить.
Деление политической жизни на дневную с ее светом, официальными речами, отработанными улыбками, заверениями в дружбе и ночную, подлинную, с тайными сделками, договоренностями и махинациями напоминало мне атмосферу фильмов о сталинской эпохе с яркими спортивными парадами и песнями днем и черными воронками ночью. В одну из таких ночей за мной приехал мой черный воронок, – меня вычеркнули из списка кандидатов в депутаты без всяких официальных объяснений. Шепотом сообщили причину – "за моральный облик".
Первой моей реакцией был здоровый смех. Это меня-то за моральный облик!
Единственную честную женщину среди этой своры политических проституток и мелких лавочников. Да они маму родную готовы продать в публичный дом за место в Думе!
Второй реакцией была злость, которой суждено было пришпоривать меня в течение двух последующих предвыборных месяцев. "Ах так! – решила я. – Ну и черт с вами!
Пойду на выборы сама".
Следующий мой шаг был шагом безумного. Я выдвинула себя кандидатом в депутаты в Университетском одномандатном округе Москвы. Обилие звезд в этом районе просто поражало воображение – Михаил Задорнов, Павел Бунич, Владимир Семаго, Маша Арбатова, Леонид Ольшанский. Поскольку я стала второй особой женского пола, претендовавшей на мандат депутата, местные остроумцы тут же прозвали округ двухмандатным. Когда Друзья спрашивали меня, какого черта я лезу в такое гиблое место, я с пеной у рта доказывала, что здесь альма-матер, что студенты – мой потенциальный электорат, короче, несла весь тот вздор, который вызывает ухмылку у профессиональных
Но в каждом из нас есть что-то такое – хоть кричи, хоть плачь, но с этим не совладать. И мое упорство, граничившее с одержимостью, привело к тому, что, начитавшись американских книжек о выборах, я решила работать "от двери к двери".
Способ для бедных – охреневший от безденежья кандидат в депутаты стучится в случайную дверь и с улыбкой идиота зазывает избирателей голосовать за него. Если его не послали, это уже большая удача. Богатые же кандидаты окликают вас с автобусных остановок, уличных стендов и рекламных щитов – им нет нужды лично спускаться с небес на землю, это за них сделают деньги.
Пару дней я репетировала перед зеркалом американскую улыбку, выкидывала в приветственном жесте руку для рукопожатия и произносила заготовленную фразу:
"Здравствуйте, я ваш кандидат!" Потом, получив в окружной комиссии официальное удостоверение кандидата в депутаты, я вместе с подругой отправилась в общежитие МГУ. Меня распирало от гордости. Мимо проходил совершенно "неокученный" электорат, меня томило желание схватить первого встречного за пуговицу и поразить его своими речами, где изысканные прилагательные будут сочетаться с мощными существительными. Я мечтала о примирении народа с чутко сознающей свои обязанности властью.
У входа в общагу нас перехватили охранники с криками: "Куда?" – "Здравствуйте, я ваш кандидат, – заголосила я. – Пришла общаться с электоратом, агитировать за себя". Я сунула им под нос серый невыразительный клочок бумаги с фотографией и печатью. Мне он казался волшебным, но на охранников произвел впечатление гремучей змеи на детской лужайке. "Подождите, девушка, – сурово заявили они, – мы свяжемся с администрацией". Не знаю, что такое им сказал администратор по телефону, но отношение к нам резко изменилось с плохого на очень плохое. "Идите-ка вы отседова от греха подальше", – посоветовали они.
"Как же так! – чуть не плача воскликнула я. – Я ведь ваш кандидат!" – "Ну и что!
Много вас тут таких шляется". – "А закон о выборах?" – "Какой еще закон? У нас тут свои законы".
В следующей общаге престарелый вахтер согласился пустить под личное разрешение студсовета. Прелестная девица недовольного вида, председатель студсовета, смерив нас взглядом, заметила: "Вы, конечно, можете агитировать, но я вам лично не советую. Общежитие у нас семейное, народ живет решительный. Если вас поварешками и кастрюлями не закидают, сильно удивлюсь. А впрочем – дело ваше". Сковородками нас, конечно, не били, но двери захлопывали перед носом без церемоний. Я чувствовала себя коммивояжером, который стучится в чужой дом, навязывая свой товар. Одно неземное создание с длинными косами распахнуло было дверь, но услышав, кто мы такие, растерянно прошептало: "Боже, какие выборы! Я вся такая пассивная!" Другой персонаж даже пустил нас в комнату и с пристрастием допросил на предмет политической платформы. Я тридцать минут распиналась перед ним, внутренне ужасаясь неубедительности собственных лозунгов, пока он не сказал с блаженным видом: "Хорошая вы девушка! Я бы за вас проголосовал. Жаль только, живу в другом городе. Я сюда в гости пришел". – "Так какого черта вы мне голову морочили!" – "Ну, интересно все же. Живой кандидат!" Семейную парочку студентов-биологов мы прижали в курилке: "Здрасьте, мы пришли вас агитировать!" – "Ну, заходите, раз пришли!" В крохотной, словно монашеская келья, комнатке на меня прыгнула смышленая белая крыса. "Глядите-ка, – умилилась хозяйка. – Она сразу вас признала за свою!" Мерзкая тварь с умными глазками между тем карабкалась вверх по моему платью и, добравшись до плеча, уселась на нем как на ветке. Мне пришлось пить чай и разглагольствовать о политике, чувствуя, как наглое животное тычется влажным носом в мою шею. "Ну что, вы за меня проголосуете?!" – с надеждой спросила я после третьей чашки чая. "Конечно, – ответили любезные хозяева. – Мы же с вами чай пили!" Аргумент меня удивил, но показался убедительным.