В любви, на войне и в школе все средства хороши
Шрифт:
Я вцепилась в стопку листовок. Кого я хочу обмануть? Это война, и со мной сейчас разобрались самым безнравственным способом. Но я не собиралась признавать, что сражение закончено. О нет. Я только начала сражаться. Я сожалела о том, что у меня была только одна жизнь, чтобы отдать её делу, и как там еще говорят... что-то насчет торпед. В любом случае, если Эми хотела драки, она её получит.
После того, как мы собрали все листовки, мы уселись на травянистом холмике рядом с парковкой, чтобы спланировать контратаку.
— Я говорю, что нам нужно
Обри покачала головой.
— Они ничего не сделают. Мы не сможем доказать, что это была она.
— Они могут сравнить почерк.
Рашель хмыкнула.
— Это не почерк Эми. Она не настолько глупа, чтобы самой писать их, — она подняла одну из листовой, чтобы осмотреть. — Кроме того, это мужской почерк.
Теперь и я изучала бумаги. Это действительно было похоже на мужской почерк. Слова не текли, они просто застряли в высоких, неровных строчках, как будто тот, кто писал их, торопился. Мужской почерк всегда так выглядит.
.
Поэтому у Эми должно быть был друг, или брат, или подельник из её второй преступной жизни, который написал это за неё. Кто-то, кого невозможно найти. Однако я изучала каждую букву на листовке, надеясь, что узнаю почерк, когда увижу его снова.
По большей части, это мог быть чей угодно почерк, но буквы "е" были особенными. Их петельки были тонкие, как игольное ушко, как будто они были неряшливыми i. Я снова буду искать это "е", возможно, до конца своей жизни. Когда-нибудь в доме престарелых мужчина, сидящий рядом со мной напишет такие "е". Тогда я протяну руку и ударю его своей тростью.
Рашель кивнула в сторону школы.
— Я говорю, давайте сорвем плакаты Эми.
Я на секундочку подумала об этом, но только на секундочку. Эти речи о честности и о том, как я не хотела проводить грубую кампанию, казались очень далекими, их слова были призрачными. Гораздо более призрачными, чем слова передо мной.
— Да, — мягко сказала я. — Это поднимет мне настроение.
Мы оставили парковку и пошли обратно к школе. Несколько людей все еще спускались по ступенькам. Сколько еще учеников, и, что более важно, сколько учителей оставалось внутри?
Если бы мой желудок уже не ушел в самоволку, он бы сбежал сейчас. Я хотела, чтобы с нами была Челси. Она ничего не боялась, и я могла бы занять у неё немного смелости.
Но она ходила домой пешком каждый день и, должно быть, не видела листовок. Я завидовала её неосведомленности.
Я прошептала остальным:
— Мы просто забираем вещи из шкафчиков. Ведите себя обычно.
— Ты думаешь? — спросила Рашель. — Я планировала подозрительно метаться туда-сюда по коридору.
Я пошла быстрее. Мне не нужен был её сарказм. Я хотела сказать ей, чтобы она всё забыла. Я позабочусь о плакатах сама. Но правда заключалась в том, что мне нужна была помощь подруг. Я не могла рисковать тем, что меня поймают, когда я сама срываю плакаты.
Мы зашли в коридор, в котором два плаката Эми
Я сказала:
— Я посторожу, если кто-то придет, я начну кашлять.
Обри посмотрела поверх моего плеча:
— Что, если кто-нибудь зайдет с другого конца коридора?
— Никто не зайдет, — сказала Рашель и потащила Обри к плакатам. Я догадывалась, что Рашель просто скорее хотела покончить с этим. Может быть, она хотела этого так сильно, что она не будет осторожна. В конце концов, не её президентство стояло на кону. Я надеялась, что она по меньшей мере посмотрит вокруг, прежде, чем начнет срывать плакаты.
Я взглянула на них, когда они подходили к плакату, потом повернулась в другую сторону. Я была бы плохим сторожем, если бы не обращала ни на что вокруг внимания.
Коридор передо мной был тихим и пустым, но что если кто-нибудь придет? Услышат ли Рашель и Обри мой кашель? Может быть, я притворюсь, что у меня сердечный приступ, и это вызовет переполох, в котором никто не заметит, что Рашель и Обри суют большие куски плаката в контейнер для мусора.
Я изучала коридор перед собой примерно с минуту и прислушивалась к тихому коридору сзади себя. Когда они закончат? Казалось, что они уже должны, но я не хотела оборачиваться, чтобы не пропустить чье-нибудь приближение.
Я ждала.
И ждала.
Когда я была готова повернуться и поверить, как дела у подруг, парень из класса испанского вышел из-за угла и пошел по коридору.
Я не очень много знала о Бентли Робертсе, кроме того факта, что он хорошо говорил по-испански и всех этим раздражал. Он провел прошлое лето в Южной Америке, по студенческой программе обмена, и сейчас считал себя экспертом во всех вещах, касающихся испанского. Он время от времени поправлял наши ударения на уроке, и говорил, что наши "д" недостаточно мягкие. Я избегала его, когда могла. И сейчас он шел прямо ко мне.
Я кашлянула, потом снова кашлянула. Я ничего не слышала сзади, поэтому я закашлялась громче, стуча себя в грудь для эффекта.
Бентли остановился, дойдя до меня.
— С тобой все хорошо?
— Да, — я снова закашлялась, — У меня просто — я кашлянула еще несколько раз — аллергия.
Он нахмурил брови, как будто ожидал, что я в любой момент упаду.
— С тобой все будет в порядке?
Будет, если Рашель и Обри внезапно появятся. Чего они ждут? Скорую помощь?
— Конечно, — кхе-кхе. — Это начинается и проходит.
Я постукала по своей груди, чтобы кашель прошел.
Бентли кивнул, но не пошел дальше. Он все еще выглядел обеспокоенно.
— На что у тебя аллергия?
— Гм, — это был ответ, который я должна была знать. Я несколько секунд искала в памяти что-нибудь, на что у людей может быть аллергия. — Пыльца, — сказала я, и потом, потому что он, казалось, начал искать в коридоре цветущий куст, добавила — Иногда у меня приступы ни с того ни с сего.
— Ох.
Я пыталась придумать еще что-нибудь, чтобы задержать его.