В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)

Любич-Кошуров Иоасаф Арианович

Когда Петров, спустившись, наконец, опять в лощину, подбежал к нему, он прошептал запекшимися губами, простирая к нему руку:

— Принес!

И сейчас опустил руку и спросил:

— Не задело?

— Никак нет, — ответил Петров. — А воды достал.

Ему действительно удалось добыть воды.

Вода из горного ключа была холодная и свежая.

IV

На перевязочном пункте, куда Петров доставил офицера, предварительно промыв и перевязав ему раны,

царила паника.

Японцы обстраивали бараки с ранеными.

Впереди бараков не было наших войск.

Батальоны стрелков вели наступление, как уже было сказано, лесом, много левее бараков.

Но японцы, предполагая, очевидно, что наша боевая линия захватывает и небольшой низкорослый лесок, находившейся впереди перевязочного пункта, сосредоточили значительные силы и в этом месте.

Люди, приносившие раненых и пробиравшиеся к баракам именно небольшим леском против перевязочного пункта, подвергались обстреливанию.

Валились десятками.

Раненые получали новые раны.

Пули роем неслись дальше к скалам, и между ними задевая здоровых и раненых, и в самые бараки.

Японцам, вероятно, не был виден за лесом развевавшийся над походным лазаретом флаг с красным крестом.

Может-быть, они видели только мелькавшие между деревьями носилки, но за дальностью расстояния не могли разобрать, носилки ли это или наступающий неприятель.

Как бы то ни было — их огонь направлялся и сюда.

Благо еще, что пока не было орудийного огня.

Японские батареи были еще сбиты в начале боя, задолго до того момента, с которого начинается наш рассказ.

Наши стрелки шли в атаку уже на обессиленного неприятеля.

Петров устроил своего раненого за большим камнем, где он до некоторой степени был обезопасен от пуль.

— Плохо дело, ваше благородие.

В это время пуля ударила в камень сверху, скользнула и рикошетом, жужжа точно камень, пущенный из пращи, полетела в сторону.

— Видно, боком перевернулась, — заметил Петров.

Офицер посмотрел туда, куда рикошетировала пуля. Около него, шагах в десяти, стоял какой-то ящик с отбитыми верхними досками и торчащими во все стороны клоками мятой соломы и сена.

Пуля, действительно боком влипла в ящик.

— Черти! — выругался офицер про себя.

— А я так думаю, ваше благородие — проговорил Петров, — отходят они, видно.

И он повел глазами в сторону ящика.

— Ишь…

И потом опять продолжал:

— Отступают, потому что хвати-ка он хоть с отскоку да с первой ихней позиции — наскрозь бы.

Но офицера занимала другая мысль.

— По красному кресту бьют… Ах, что б их…

— Может, не видят.

— Чего?

— Я говорю…

И вдруг Петров весь словно просиял.

— Ваше благородие!

Голос у него зазвенел, глаза заблестели, лицо загорелось румянцем.

— Ваше благородие!

— Ну?

— Ведь бегал же я вам за водой.

Офицер

посмотрел на него вопросительно.

— Бегал же, — продолжал Петров все тем же звенящим голосом.

— Спасибо, — сказал офицер.

— Я не про то.

Петров перевел дух.

— Я говорю насчет креста. Флаг с крестом нужно повесить повыше… Ваше благородие…

Снова ему точно захватило дыхание.

— Дозвольте попроситься.

Офицер остановил на нем долгий взгляд, потом медленно поднял руку, и перекрестил.

— Валяй…

* * *

Петрову, действительно, удалось укрепить флаг с красным крестом на гребне одной из скал, на вершине росшего там полусгнившего дерева.

Но этот подвиг, однако, стоил Петрову жизни.

Раненый двумя пулями он скатился со скалы, сильно разбившись при этом.

Однако, он нашел в себе силы спросить:

— А стрелять перестали?

— Отступили, — ответили ему. Петров, должно быть, не расслышал.

— Слава тебе Господи, — произнес он и перекрестился.

Потом он потерял сознание.

В засаде

I

— Зиновьев, стой!

И с этими словами поручик Крюков закинул поводья на луку седла и поспешно сошел с лошади. Когда он слезал с лошади, он все время смотрел в сторону, вниз и, очутившись на земле, в густой траве, доходившей ему до колен, сейчас же нагнулся, опершись ладонями о колени вытянул шею, сдвинул брови, приблизив лицо совсем к траве… Он что-то пристально рассматривал в траве.

Зиновьев, ехавший за ним сзади, тоже остановил лошадь и тоже посмотрел туда, куда смотрел Крюков.

Но он ничего не увидел в траве… Солнце поднялось уж довольно высоко, от кустарников на траву падали узорчатые тени, казавшиеся почти синими сквозь тонкий дымчатый пар, поднимавшийся от травы. Ярким пятном, такая же синяя, резкая, лежала на траве тень от склоненной фигуры Крюкова.

— Что там? — спросил Зиновьев.

В эту минуту Крюков повернул к нему лицо.

— Кровь, — сказал он и широко открыл глаза. Он умолк, смотря на Зиновьева немного тревожно, чуть-чуть открыв рот… Потом глаза его скользнули мимо Зиновьева, куда-то вдаль, брови опять сдвинулись, лицо приняло сосредоточенное выражение…

Он сомкнул губы, и видно было, как он стиснул зубы: желтоватые худые щеки в тех местах, где они прилегали к деснам, образовали складки — словно присосались к деснам.

Это была первая кровь, которую он видел здесь…

Он понимал, конечно, что прибыль сюда не ради прогулки, но сейчас его будто что толкнуло в грудь, когда он заметил дрожащую на тоненьком стебле совсем еще молодого ковыля эту яркую как рубин каплю крови…

Чья это кровь — их или наших — его не интересовало в эту минуту…