В Милуоки в стикбол не играют
Шрифт:
– Мне жаль, – подала она нужную реплику.
Пытаясь убедить Киру, что мои слова не являются предостережением, я потянул ее в вечно пустую гостиную на первом этаже. Убедившись, что мы одни, я крепко поцеловал ее. Одной рукой отводя ее волосы назад, другой рукой я пробрался под пальто, под свитер и потер ее сосок. Он затвердел, и я только подивился, как ей удается делать это тогда, когда ей это нужно. Обвив ногами мою ногу, она стала тереться промежностью о мое бедро. И наконец стиснула мою ногу, сотрясая нас обоих.
А потом, как странно, словно пытаясь убедить меня в своем действительном влечении ко мне, она
– Я тоже скучал по тебе, – признался я. – И я ничего другого так не хочу, как увести тебя наверх и чтобы ты замучила меня совсем, но… Это будет завтра вечером. Извини. Мне нужно заняться кое-какими делами одному.
Не желая переигрывать, она сказала:
– Я понимаю. Мне очень жаль, что у тебя неприятности
– Переживу.
– Надеюсь. – Она подмигнула. – Будь в своем номере завтра вечером, и, может, я приду.
Я проводил ее в вестибюль. Мой тысячедолларовый друг за стойкой слишком явно не обращал на нас внимание, насвистывая, проверяя и перепроверяя пустые почтовые ячейки. Мне хотелось врезать ему. Наклонившись, чтобы поцеловать Киру, я заметил отражение Джона в стеклянной двери. Я ясно различал грубые черты его лица: мерцающие голубые глаза, кривую улыбку, квадратную челюсть. За прошедшие десять лет его лицо стало знакомо мне, как свое собственное. Почему-то сегодня вечером его отражение в стекле показалось мне другим, но это не Макклу изменился. Джону Макклу предстояло еще лет двадцать пять жить с тем, что он совершил. Я же прожил с этим всего несколько часов.
– Ты действительно где-то витаешь сегодня. – В ее голосе снова прозвучала озабоченность.
– Да. – Я чмокнул ее в щеку.
Она вышла на улицу. Когда дверь закрылась, отражение Макклу исчезло. Настало время поговорить с ним самим.
В моем номере его не было. Я пошел к нему и, придя туда, получил холодную бутылку своего любимого эля. Я выпил полбутылки одним глотком, но не смог заставить себя встретиться с Джоном взглядом. С отражением было легче – я мог одновременно и видеть его, и смотреть сквозь него.
– Как покатался?
Он ответил, что не катался на лыжах. Болтался в баре, гулял по территории, морочил голову обслуге. Это был Джон в полном блеске. Если бы вы провели с ним десять минут за пивом, то поняли бы, почему он с такой легкостью добивался признаний у подозреваемых. Полагаю, скатанную в трубку газету он приберегал для особых случаев.
– Маркем там работал, это точно, – сказал Макклу. – Два года. Делал что прикажут. Работал на подъемнике, был официантом, но в основном отгонял на стоянку машины. Хочешь угадать, когда его уволили?
Голова у меня кружилась.
– Нет.
– На следующий день после ареста Валенсии Джонс. Думаешь, кто-то немного разозлился на него за то, что он подложил «Изотоп» не в тот автомобиль?
– Думаю, да, – согласился я. – Но он крутился тут целый год. Зачем убивать его теперь?
– Насколько я смог разузнать про Маркема, никто не стоял к нему в очередь с предложением работы. Может, он сообразил, что в связи с приближающимся судом ему удастся
– Что-нибудь еще? Что-нибудь про Зака?
– О твоем племяннике ничего. Извини. Но там осталось несколько зданий, с которыми мне бы хотелось познакомиться изнутри. – Он решил поменяться ролями: – А ты чем занимался? Получил результаты анализа?
Я ответил, что не получил и что у меня были другие дела.
– Другие дела! – Он не поверил своим ушам. – Ты ждешь результатов этого чертова анализа на СПИД, какие еще другие дела у тебя могут быть?
– Не задавай вопрос, пока не готов услышать ответ, – перефразировал я услышанное ранее от Ларри Фелда предостережение.
Он оставил это без внимания, продолжая расспрашивать, как я провел день. Опустив звонок Фелду и два визита в публичную библиотеку, я изложил ему события прошедшего дня. Поведал о кофейне и знакомстве с мифическим Гуппи. Я пересказал нашу беседу настолько близко к оригиналу, насколько это было возможно без стенограммы. Макклу очень хотелось знать, что, по моему мнению, это значило.
– Сначала, в кофейне, я подумал, что это ничего не значит, – сказал я. – Просто еще один заинтересованный участник, вступающий в соревнование, вооруженный добрыми намерениями и туманными намеками на то и на это. Но по мере того, как я прокручивал разговор в голове, мне стало казаться, что парень передал мне какое-то закодированное сообщение. Не знаю.
– Думаешь, он что-то знает?
– Все было как-то странно, Джон. Он словно хотел, чтобы я понял, что он передает сообщение, но чтобы я понял это, только когда он уйдет. И его поведение было таким спокойным, безмятежным, словно он хотел ободрить меня. Но если он что-то знает, почему не взять и не сказать прямо?
– Может, – предположил Макклу, – ты вовсе и не с Гуппи разговаривал?
– Но это был он.
– Откуда ты знаешь? Будет тебе, Клейн, воспользуйся своей yiddisha kop [16] , которую дал тебе Господь, – проговорил он с идеальным акцентом и хлопнул меня по лбу. – Откуда ты знаешь, как выглядит Гуппи? Интересно, не правда ли? Ты все утро ходишь по кампусу, расспрашивая о Гуппи, но никто не знает, кто он, где живет, как с ним связаться. Потом – раз! Три часа спустя Гуппи сам преподносит себя тебе на тарелочке с голубой каемочкой. Все, что ты знаешь, – у тебя состоялась странная беседа с парнем по имени Раджив Гупта и ты даже не можешь быть в этом уверен.
16
Еврейская голова.
– Гуппи скользкая рыбка. Отличное название для детской книжки, ты не находишь?
– Если они могли подослать к тебе девчонку, легко могли найти и клоуна, который навешает тебе лапши на уши, смутит тебя, собьет со следа.
– Насчет девушки. – Я был почти признателен Макклу, что он поднял это тему. – Боюсь, я не смогу долго разыгрывать свою роль. И сегодня вечером, когда ты видел нас в вестибюле, мне показалось, она заподозрила что-то неладное.
– Я знаю, это трудно, когда ты зол на кого-то, – посочувствовал он.