В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)
Шрифт:
Художник нам изобразил глубокий обморок сирени... (стихотворение "Импрессионизм"), т.е,:
а) изобразил [увядшие грозди] сирени; или
б) [склоненные вниз ветки ]; или же
в) [цветы такого цвета , что сам зритель, подобно цветам или человеку (ср. случаи состояний а,б), мог бы упасть] - в обморок.
Обычная генитивная метафора (а здесь ниже скорее уже гипербола) может быть "обставлена" и распространена таким количеством вкладывающихся и олицетворяющих ее деталей, что образует некое самостоятельное целое - целый самодостаточный мир:
Ее такса... забилась в
[будто] собака - [на самом деле это человек, и проявления ее] преданности [могут доходить до настоящей] - истерики !
Еще два примера (из набоковской "Машеньки"), описывающие на этот раз синестезию разных отношений: в первом случае дается - отношение к нелюбимой женщине через непереносимость ассоциируемого для героя запаха, а во втором отношение к женщине любимой передано через зрительную синестезию:
Конверт был крепко надушен и Ганин мельком подумал, что надушить письмо то же, что опрыскать духами сапоги для того, чтобы перейти через улицу.
Тут процесс отправления (и получения) письма (от одного человека к другому) сравнивается - с переходом через улицу:
письмо сапоги (которые по функции действительно то же самое, т.е. средство передачи, перенесения чего-то в пространстве);
надушить письмо надушить сапоги (хотя презумпцией обращения с сапогами является то, что их принято начищать ваксой!
– но она, эта презумпция, оставлена в подтексте). Явный контраст, возникающий из-за этого, призван подчеркнуть и навязать читателю якобы само-собой разумеющуюся абсурдность (крайнюю неуместность) первого действия, что как бы доказывает и служит подтверждением его нестерпимость для главного героя, оправдывая (надо признать, чисто демагогически!) "скрытое" таким образом отвращение по отношению к отправительнице письма.
Во втором примере герой, ведущий во время гражданской войны переписку со своей любимой (она живет в Полтаве, у своих родственников, а он остается в Крыму, в добровольческой армии), вместе с автором размышляет над этим:
...[Б]ыло что-то трогательно-чудесное, - как в капустнице, перелетающей через траншею, - в этом странствии писем через страшную Россию.
Основным поэтическим приемом и тут выступает сравнение:
бабочка [которая беспечно] перелетает через траншею (тут очевидно, имеются в виду окопы враждующих сторон) [сравнивается с письмами героев, ].
Возможны еще более тонкие и изощренные степени, оттенки и специальные ходы поэтичности, кроме этого основополагающего парадокса-соотнесения двух очевидно нетождественных для обычного здравого смысла ситуаций, или специфического сочетания сравнения с противопоставлением (Арутюнова 1990:381-384). Так, у Набокова говорится о нескольких женщинах легкого поведения, прогуливающихся по Берлину, одна из которых
окликнула Колина и Горноцветова, которые чуть ли не бегом пронеслись мимо, но те [проститутки] тотчас же отвернулись, профессиональным взглядом окинув их бледные, женственные лица.
Здесь "профессионализм" в действиях местных проституток [т.е. знание во всех ситуациях, как себя вести, а не доверяться "чувствам"] приходит в очевидное противоречие с некой "неправильностью,
С одной стороны, метафора может быть избитой, банальной, устоявшейся, закосневшей, уже "беллетристически-ничейной" (Григорьев 1979:238). В таком случае она служит накатанной дорогой для многих (и уже вторичных) языковых сочетаний, как бы обрастая "живым мясом" и прочными узами, поддерживающими ее в языке, т.е. параллельными и дублирующими ее по смыслу сочетаниями-аналогами. Сравним такие общие члены и синонимы к исходным языковым метафорам, как:
бремя забот (тяжкое, невыновимое) бремя \ (тягостные) заботы, (тяготы жизни) \ (вынести на своих плечах, взвалить на себя, нести) бремя \ заботы;
теплый прием тепло принять (встретить) \ теплый (взгляд, отношение) / потепление (отношений);
рой воспоминаний роиться (т.е. летать, носиться в беспорядке - как насекомые в воздухе - мухи, пчелы, как бы "осаждая" голову) \ (череда) воспоминаний.
Или же, с другой стороны, наоборот, метафора может быть экстравагантной, эпатирующей, непринятой и неосвоенной языком - как "животные" метафоры Изидора Дюкасса: скачки шального кенгуру иронии, укусы дерзких вшей пародии, спрут сладострастия, акула гнусного себялюбия, алчный минотавр кипящей злом души... (Лотреамон 1868-1870).
Наконец, бывает метафора, извлекающая поэтический эффект из пародирования самой себя (примеры этого будут приведены ниже).
Вот случай, когда метафорическое сочетание приобретает некое иное измерение - уже готового языкового целостного единства - оно настолько "вросло" в язык, что его части вообще уже перестают существовать по отдельности, а метафоричность одного из них как бы гаснет и стирается (хотя возможно переносится на сочетание в целом):
Не веря воскресенья чуду (Мандельштам).
Здесь центр метафоры (слово в именительном падеже в сочетании чудо воскресенья) уже практически метафорой и не является - из-за стандартности таких выражений, как чудесно воскреснуть \ чудесное воскресенье и т.п. Чудо воскресенья - это так же обычно, как праздник Пасхи, где специфическим смысловым центром снова выступает слово в родительном, как в обычных генитивных сочетаниях, а не слово в именительном, как в рассматриваемых метафорических конструкциях
Это попятное движение - от метафоричности к простому сочетанию с родительным - можно видеть и в таких выражениях, как морщины усталости, складки печали, гримаса боли и т.п. Тут метафора как бы уступает место симптому, символу или аллегории. (Нечто подобное и происходит в сочетаниях, употребляемых А.Платоновым.) После того, как первично метафорическое сочетание "далековатых понятий" освоено языком и когда оно оказывается у его носителей "на слуху", оно делается чистым знаком, теряя всякую метафоричность.