В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени

Стругацкие Аркадий и Борис

Все-таки я догнал и проводил ее. И хорошо, что догадался: не представляю, как бы она тащила свой огромный на молниях чемодан, когда я сам-то его еле волок.

Сверхзвуковой самолет унес в себе Лику. Остался только звенящий рокот.

Я почему-то резко повернулся и посмотрел на западную лоджию аэровокзала. На меня смотрела Констанца.

Она тотчас скользнула в толпу. «Золотая рыбка? Что тебе надобно, старче?» Ошибся? Да нет: Констанца! Только она умеет так вильнуть хвостом. Спрашивается — чего ей здесь надо? И не слишком ли много совпадений? А впрочем…

наверно, ошибся. В толпе померещилось.

Этого типа я никогда у нас не видал. Он сидел в лаборатории, как у себя дома, — в распахнутой кожанке, побычьи наклонив голову и широко расставив колени. Это была глыба когда я вошел, мне показалось — человек заслонил собою все окно. Куря сигарету, он беззастенчиво, сквозь дым, разглядывал меня.

— Как вы сюда проникли? — опросил я, и не пытаясь скрыть внезапной неприязни.

— Через дверь.

— Должно быть, у вас есть отмычка?

Мне показалось, что это и есть обещанная комиссия. Человек продолжал с легкой усмешечкой глядеть на меня.

— Я представитель треста похоронного обслуживания. — Встал, склонился. — Наша фирма скупает патенты на бессмертие. Из достоверных источников мне стало известно, что вы…

— Зачем же вам понадобились подобные патенты? — спросил я в тон.

— В том-то и дело, что нам они ни к чему. Вовсе! Даже совсем ни к чему. Это самое изобретение, как вы сами понимаете, способно только разорить нас. — Он выждал, сел, пуская дым кольцами: колечко в колечко. — Нам стало известно, — продолжал он, сдерживая улыбку, что вы…

— Сколько? — спросил я очень серьезно, окончательно поняв, что все это чистый треп.

— Ну… — Он задумался, вскинув глаза, потом поерзал плечом, улыбнулся простодушно полными губами. — Фирма «Забота об усопших» гарантирует вам ежемесячный оклад доктора любых наук… до вашей кончины — без взимания налога на холостяков и бездетность. После — солнечную сторону на Богоявленском кладбище, склеп с кондиционированным воздухом… И прочие блага, на которые вы вправе претендовать.

Встал, протянул мне увесистую ладонь:

— Лео. Брат Констанцы.

То, что он оказался братом Констанцы, не вызвало у меня буйного восторга.

— Предлагаю союз титанов мысли, — сказал он, скрываясь за ухмылку. Если вам нужен физик, математик, кандидат наук, кибернетик и прочая — так это я. Мне импонируют ваши поиски. Я сам кое о чем думал в этом направлении. В ваших руках экспериментальный ключ, я хочу предложить математический аппарат. — Он постучал себя по лбу.

Чего больше было в его тоне — самоуверенности или застенчивости, прикрытой нагловатым фиглярством, — не знаю. Но сейчас это меня мало заботило. Я был рад: нашелся человек, который не только думает, как я, но и готов со мною работать.

Все эти дни я только и терзался, что мне нужен математик, и как будто кто-то услышал меня. Я сказал:

— Попробуем… Вообще-то я рад…

Я перетащил к Лике чашечки Петри, где на агар-агаре паслись мои одноклеточные стада. Это были уже не бессмертные небожители. Там шевелились их бессчетные потомки, размножившиеся,

пока я улаживал дела и переезжал к Лике. Это были опять смертные!

Лео приходил сразу после работы — он работал в научно-исследовательском институте холодильных установок. Швырял куда-нибудь свой толстенный обшарпанный портфель, Садился, жевал бутерброд — один из тех, которым утром снабжала его мать: так повелось еще со школьных времен. И молчал. Потом изрекал что-нибудь вроде:

— А… сивый бред все это… с твоими вечными амебами… Зубная боль. Каждую секунду меня прошивают десятки космических частиц. Смертоносный ливень. И от него, между прочим, зонтиком не прикроешься.

Я был убежден, что космические лучи здесь ни при чем или почти ни при чем:

— Ворон живет двести лет, а воробей? Девять — пятнадцать! Что, ворона минуют космические лучи?

Лео пожал лениво плечами. Он не любил аргументировать. Потом сказал:

— Впрочем, мне бы двухсот хватило на первый случай. К тому времени кое до чего додумаются, если, конечно, не гробанут шарик. Но, честно говоря, дело наше гробовое и хилое.

На такой пессимизм я отвечал неизменно:

— Как-нибудь выкрутимся.

Лео пожимал плечами.

Несколько вечеров мы с Лео присматривались друг к другу. И хотя ирония по-прежнему держала нас на расстоянии, я убедился, что работать мы сможем. Он приходил, садился, молча курил. Он мне представлялся таким громадным котом на солнце, которому в общем-то все равно — ласкают ли его, кличут ли его, — он выше этого. Он смотрел мимо меня сквозь дым и ухмылялся каким-то своим мыслям. Было в нем что-то ребячье — и в капризной непререкаемости суждений и оценок, и в его переваливающейся, слоновой походке — будто он только научился ходить.

Он говорил: «Существует только математика. Все прочее — слюни и сопли».

Но я понимал, что от этого ребячества его избавят только годы или уже ничто не избавит.

Я сказал ему, что на первый случаи нам предстоит смоделировать процесс деления амебы и записать биомагнигную характеристику митоза.

— Тривиально. Но если этой чепухе придать математическое выражение…

По правде говоря, мне даже не так важно было объяснение процесса, то есть понимание причин и следствий. Мне достало бы малого — даже пусть научно не объясненной характеристики жизни! Я хотел иметь ее в своих руках — эту Кащееву сказку. И если не на острие иглы, — по крайней мере в виде смоделированной электромагнитной волны — на ленте или на пластинке.

В институте недавно установили новейший спектрограф — ЯРМ. Это нам было очень на руку.

Каждый атом имеет свой цвет, свой спектр частот, излучает илтг поглощает свою длину волны, — каждый атом имеет свою визитную карточку из того невидимого мира. Если на вещество направить многочастотный электромагнитный луч, то каждый атом, как струна скрипки, отзовется на свою частоту.

— Рыбак рыбака видит издалека, — комментировал Лео это явление, рассказывая в порыве благодушной болтливости уборщице о наших опытах.