В мире фантастики и приключений. Выпуск 7. Тайна всех тайн
Шрифт:
Она вдруг почувствовала ужасное отчаяние. Захотелось кричать, топать ногами, куда-то немедленно бежать, что-то сделать с собой.
Шагнуть бы сквозь внешнюю оболочку «Запада» — в дыухсотградусный космический холод, вечную черноту!
Автоматы безопасности не разрешат.
Выключить их!
Автоматы безопасности не выключаются. Они специально сконструированы без обратных связей, чтобы знать только одну-единственную функцию. Потому-то они предельно просты и надежны. Полный отказ от обратных связей, коррекций,
«Стоп. Но если допустить циклическое, периодами, существование волноводов? Полный распад и воссоздание всего за две-три наносекунды! Столько времени волновод продержится без всякой стабилизации. А как только она начнет делаться необходимой, волновод исчезнет, чтобы возникнуть затем опять во всей своей целостности. Фактически мы будем иметь каждый раз как бы заново созданный волновод. Конструкция автоматических станций упростится в сотни раз, отпадет нужда в хранении единого времени! Боже мой! Да какое же счастье, что я вдруг подумала об этой примитивной автоматике безопасности! Какое счастье!..»
Она стала набирать на пульте счетной машины буквы и цифры, математически формулируя эту мысль. И все: подозрение, ревность, отчаяние — забылось, перестало существовать для нее.
Сигнал срочного вызова оторвал ее от вычислений.
— Ирина, — сказал Острогорский. — Ты не можешь сейчас же прийти? Мы у меня, на первом посту. Я и Галина. Нам сложно добираться к тебе. Приди лучше ты. И ничему не удивляйся, пожалуйста.
— Хорошо, — ответила она, мгновенно покинув свой прекрасный математический мир.
Поспешно поднявшись, она провела руками у ворота, по груди, по бедрам, как бы одергивая платье. Из далекого детства, когда взрослые так часто отчитывали ее за растрепанный вид, к ней вдруг возвратился этот проверяющий жест — жест очень нелепый для человека в магнитном комбинезоне.
— Повторяю, мы в отсеке первого вычислительного поста, здесь, у меня.
— Хорошо, — повторила она замерзшими губами.
И когда она уже стояла у овала прохода, ожидая образования ниши, спокойный недремлющий ум ее отметил: «Чему я не должна удивляться? Тому, что ты бросаешь меня? Как честный и прямой человек — муж женщины, лишенной сентиментальности, ты считаешь своим долгом сказать ей это немедленно, чтобы никому из нас ни минуты не находиться в ложном положении. Что же? Спасибо и на том».
В отсеке первого вычислительного поста она увидела: Галина Тебелева сидит в кресле, Острогорский стоит перед ней, держит за руку и с улыбкой восхищения смотрит ей в изумленно раскрытые глаза. И Гордич с таким чувством, словно она преступник, которому сейчас должны объявить приговор, застыла у стенки отсека. Но Острогорский и Тебелева молчали.
— Ну так что? — спросила Гордич, усмехнувшись. — Надеюсь, ты объяснишь мне смысл этой сцены?
Ей не ответили.
— Итак?
Острогорский
— Понимаешь, Ира, — начал он, ласково гладя ладонь Тебелевой. — Пожалуйста, не надо волноваться, Галя…
То, что он обратился не к ней, а к Тебелевой с этими словами, обидело Гордич. Она перебила мужа:
— Хорошо. И она, и я, обе мы совершенно спокойны.
Острогорский дробно закивал:
— Да, да, мы не волнуемся, и вы, Галя, тоже будьте совершенно спокойны.
— Мы все спокойны, — нетерпеливо заключила Гордич. — В чем дело?
Поглаживая Галю по руке. Острогорский сказал:
— Вышло так: я собирался на отдых, Галя вдруг вызвала меня в нижнюю дирекционную. И понимаешь, что оказалось?
Гордич нашла в себе силы улыбнуться: предисловие слишком затягивалось.
— Во время наблюдений за Восемнадцатой станцией Галя стала свидетелем какого-то непонятного явления. Ни счетчики, ни самописцы ничего не зафиксировали, но сама Галя ощутила его как очень яркую вспышку экрана-накопителя, что возможно вообще лишь при острейшем импульсе крайне жесткого рентгеновского излучения.
Гордич переводила взгляд то на Тебелеву, то на Острогорского.
— …И вот теперь у нее что-то с глазами. Я прибежал… Она вызвала меня по аварийной связи…
«Дура, и ничего больше, — подумала Гордич о себе. — Мерзкая дура!»
— Я прибежал, еще некоторое время Галя кое-что видела на экране-накопителе: кривые, свечение марок, координатную сетку… Я думал уже, обойдется, хотя, кроме того, что было на экране, она с самого начала ничего не могла различать…
«Дура, беспросветная, ревнивая дура…»
— Потом она и на экране перестала видеть. Мы прошли в отсек автоврача. Диагноз: паралич зрительных нервов.
Тебелева вздрогнула при этих словах. Гордич подбежала к ней:
— Какое несчастье!
— Не так уж и страшно, — продолжал Острогорский, гладя Тебелеву по руке. — И вполне излечимо: зрительный нерв легко протезируется! Здесь нам это не сделать, но вы, Галя, пожалуйста, не переживайте: сегодня же мы отправим вас на Землю в энергокапсуле, и все будет прекрасно. С букетом цветов встретите потом наши корабли на космодроме.
— Что дала витограмма? — спросила Гордич.
— Никаких срочных угроз, но тонус, в общем, пониженный, и это, конечно, понятно.
— Кто же ее пошлет в энергокапсуле?
— Тогда возвращать «Запад» к Земле? А что же еще?
— Я не хочу возвращаться, — сказала Тебелева. — Без нашего «Запада» остальные три группы тоже работать не смогут. А волноводы еще не держатся на автокоррекции. Я могу ждать. У меня ничего не болит.
— Ты-то подождешь, — говорила Гордич, чувствуя, что едва сдерживает слезы. — Но как мы оставим тебя в таком положении?