В мире животных
Шрифт:
– Обязательно подумаю.
Я тяжело поднялся и на одеревенелых ногах вышел из кабинета.
Америку Скоромыхов не открыл, но утвердил меня в моих подозрениях. Теперь я точно знал, кто и зачем отправил меня в тюрьму.
Теперь я мог предъявить Варваре… Хотя нет, для серьезного разговора не хватало одной детали. Но я знал, где ее можно найти. За ней и отправился, забыв про работу…
Глава 24
Измена и предательство жены – серьезный повод напиться. И все-таки я удержал себя в рамках. Вспомнил, как возвращался от Марины после разговора
Гучкова больше нет, но Варвара осталась. И Орловский никуда не делся. Вряд ли они опустятся до такого, чтобы натравить на меня гаишника, но все равно я удержался от рюмки. И домой ехал осторожно. Из гостиницы ехал, где мы с Варварой на прошлой неделе неплохо провели время. А это путь не близкий…
Домой я вернулся поздно. Все домашние уже спали. А Варвары, возможно, не было дома. Может, она сейчас кувыркается со своим Валерой?
Я очень хотел надеяться, что это не так, но на второй этаж в спальню подниматься не стал. Какая разница, дома сейчас Варвара или нет? Она спала с Орловским, и этот факт волевым решением не отменить…
Я прямым ходом проследовал на кухню, зажег свет над барной стойкой, достал бутылку коньяка, наполнил бокал до краев и залпом выпил. Вместо закуски сунул в рот сигарету.
Варвара зашла на кухню бесшумно. Шелковый халат запахнут, волосы собраны на затылке. Ну да, это же я приехал. Если бы это Валера пожаловал, она бы и волосы распустила, и поясок на халате, и саму себя.
Этот урод бывал здесь. А почему нет? И Варваре хорошо, и Ольга Максимовна не возражает. Это я для нее чужой, а Валера для нее как сын родной. Варвара – дочь и невестка, Орловский – сын…
Вид у Варвары был встревоженный. Видно, учуяла приближение грозы.
– Почему так поздно? – напряженным голосом спросила она.
– Я у Скоромыхова был.
– И что?
– А ты не знаешь, что я у него был?
– А почему я должна знать? – искренне удивилась она.
– Ну, ты всегда все про меня знаешь. И Скоромыхов мог тебе позвонить.
– Зачем? Что-то случилось?
– Он думает, что это ты убила Гучкова.
– А ты что ему сказал? – разволновалась Варвара.
Она взяла чистый стакан, подставила его мне, но я сделал вид, что не заметил этого, и наливать ей не стал.
– Ну, я же не дурак против мафии идти. Там же у вас мафия, да?.. На чем вы там поднялись, на фальшивых авизо?
– Кто тебе такое сказал? – Варвара сама плеснула себе.
– Скоромыхов раскопал. Там против тебя реальное дело. На сто семьдесят миллионов, которые ты в банке по фальшивке получила. Думаю, это всего лишь эпизод…
Варвара выпила, смахнула со стола пачку сигарет. Курила она очень редко, но сейчас ситуация такая, что и некурящий за сигарету схватится…
– И это у Скоромыхова все есть?
– Есть. И то, что Гучков на «Врост-банк» работал, есть. Это же Орловский меня его руками душил?
– Я про это ничего не знаю. – Варвара смотрела мне в глаза, но это давалось ей нелегко. И голос у нее дрожал.
– Зачем он меня душил? – сквозь зубы процедил я.
– Валера здесь ни при чем. – Все-таки не выдержала она, опустила глаза.
– И ты не трахалась
Варвара подняла на меня наполненные слезами глаза и мотнула головой.
– Помнишь, мы к нему в банк ехали? В гостиницу заехали… Я еще подумал как-то, у него ревнивая жена, а вам надо же где-то встречаться. Может, вы по гостиницам мыкаетесь… А в этой гостинице тебя узнали, будто ты не раз там бывала… А что, неплохой вариант – каких-то сто километров от Москвы. Валера туда и обратно на раз-два, а ты и заночевать могла. Куда тебе спешить, когда муж в командировке? Длинная у меня командировка была, да? И все равно мало, да?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь! – Варвара, казалось, сейчас расплачется.
Но так только казалось, и я это понимал. Она жестокая волчица из дикого мира, и если будет сейчас лить, то крокодиловы слезы.
– Я был в этой гостинице. Только что оттуда приехал. С девушкой поговорил, которая тебя узнала. Она мне все рассказала…
Не хотела Юля ничего мне говорить, но две пятитысячные купюры развязали ей язык. Бывала у них Варвара в гостинице…
– Ты там с Валерой бывала. И не один раз…
Варвара опустила голову, признавая этим свою вину.
Я мог бы вздохнуть с облегчением. Наконец-то разгадан ребус, который стоил мне трех лет жизни. И это еще не конец…
Но мне легче не стало. Я терял жену, моя жизнь летела в тартарары. А еще впереди новый срок или даже смерть… Впрочем, смерть меня сейчас ничуть не пугала.
Я залпом осушил бокал и на горьком выдохе спросил:
– Зачем? Зачем был весь этот цирк? Зачем нужно было отправлять меня на три года в тюрьму?
– Это не я, – не поднимая головы, вздохнула Варвара.
– Ну, понятно, что не ты! Это Валера Затулин! Чтобы можно было трахать тебя в удовольствие!
– И не Валера! – Она подняла голову и с возмущением посмотрела на меня: – Я люблю тебя, понимаешь?! Люблю! Я знала, что после Антона никого не смогу полюбить! Я была уверена в этом. А я полюбила! Тебя! И так полюбила, что просто не могла тебе изменить! Ты же знаешь, как я тебя люблю!
Это был крик души, которым Варвара пронзила меня насквозь.
Я потрясенно кивнул. Она действительно любила меня. Я помнил ее горящие глаза, когда мы стояли перед «алтарем» загса, и то, с каким упоением она соглашалась стать моей женой. Я тогда не знал ни про какого Антона, да и не мог знать, потому что для Вари существовал только я… Она родила мне двух прекрасных дочерей. Нам было трудно, денег на содержание большой семьи не хватало, но Варвара никогда не роптала. Она была счастлива со мной, и у меня в мыслях не было, что у нее может появиться любовник. Потом у нас появились деньги, но Варе было все равно, богач я или бедняк. Ей не деньги были нужны, а я…
Я же помнил, как мы жили. Я знал, что Варвара меня любила и не могла мне изменить!
– Я правда очень люблю тебя! – со слезами на глазах стонущим голосом проговорила она. И, выдержав короткую, но гнетущую паузу, добавила: – Но я тебе изменяла.
Я знал, что Варвара изменила мне, но все равно ощущение было таким, как будто на голову обрушился потолок.
– Да, я тебе изменяла… Но не с Валерой… Он тоже любил меня, но у нас никогда ничего не было…
– Тоже любил? – Я смотрела на нее, задыхаясь от волнения, которое невозможно было унять и бутылкой коньяка.