В могиле не опасен суд молвы

Брэдли Алан

– Это Воулсторп, – сказал он. – Слева от самого высокого вяза – Святая Милдред.

Он знал, что я не хотела бы пропустить это зрелище: церковь Святой Милдред-на-болоте, где каноник Уайбред, пресловутый Каноник-Отравитель, два года назад лишил жизни нескольких прихожанок, добавив в святое причастие цианид.

Разумеется, он сделал это во имя любви. Яд и страсть, как я уже обнаружила, соединены так же тесно, как горошек и морковка.

– Выглядит безобидно, – заметила я. – Этот пейзаж словно сошел со страниц «Живописной Англии».

– Да, – согласился Доггер. –

Так обычно и бывает. Ужасные преступления часто происходят в мирных местах.

Он уставился на другой берег и умолк. Я знала, что он вспоминает японский лагерь военнопленных, где он и мой отец подвергались жутким мучениям.

Как я уже говорила, причиной раздора в нашей семье стала смерть отца шесть месяцев назад. Офелию, Дафну и меня тянуло в разные стороны.

Ундина, как было решено, уже уехала в Лондон с тетушкой Фелисити.

Сейчас Фели лениво раскинулась на полосатых подушках на носу лодки, намазав лицо репеллентом и рассматривая свое отражение в воде. С тех пор как мы отплыли, она не сказала и слова. Ее пальцы отстукивали на планшире мелодию – я угадала в ней «Песню без слов» Мендельсона, – но лицо ничего не выражало.

Даффи, сидевшая на скамье, сгорбилась над книгой – «Анатомией меланхолии» Роберта Бертона – и не обращала совершенно никакого внимания на прекрасные английские пейзажи, медленно проплывавшие мимо нее.

Неожиданная смерть отца погрузила нашу семью в апатию, и, я думаю, дело в том, что мы, де Люсы, по природе своей неспособны на выражение печали.

Только Доггер сломался и поначалу выл в ночи, как собака, но в последующие дни, длинные и полные страданий, и он стал молчаливым и бесстрастным.

Какая жалость.

Похороны прошли ужасно. Денвин Ричардсон, викарий и старый друг отца, разрыдался и не смог продолжать службу. Пришлось искать другого священника. В конце концов пригласили старого каноника Уолпола из городка по соседству, и он закончил то, что начал его коллега. Его речь напоминала собачий лай над трупом.

Сущий кошмар.

Вынужденная взять ответственность на себя, тетушка Фелисити примчалась из Лондона (как я уже говорила). Смерть единственного – и младшего – брата повергла ее в состояние неистовства, в результате чего она начала обращаться с нами как со слабоумными рабами на галерах, швыряясь приказами вроде:

– Сложи журналы по порядку, Флавия. Сначала по алфавиту, а потом хронологически. Передней обложкой вверх. Это гостиная, а не воронье гнездо. Офелия, принеси метлу и смахни паутину. Это место напоминает могилу.

Потом, осознав, что она ляпнула, тетушка аж покрылась рябью от подавленного стыда и понесла еще большую чушь, которую я не стану здесь пересказывать, опасаясь, что когда-нибудь она прочитает и жестоко мне отомстит.

Я слишком драматизирую? Отнюдь.

– Вы напоминаете мне кучку слизней, – объявила тетушка Фелисити. – Надо что-то сделать, чтобы стряхнуть с вас тину.

Поэтому было решено – хотя я до сих пор не пойму, кем именно, – что нам всем нужен отдых: автобусные экскурсии, полосатые шезлонги у моря или хотя бы свежий воздух.

Мне кажется, прогулку по реке предложил

Доггер: ленивые дни у воды, лимонад и имбирный эль от «Фортнем и Мейсон», череда сельских отелей с их пуховыми матрасами ночью и горячими ростбифами днем.

– Вспомните «Гекльберри Финна», – сказала Даффи. – Кто знает, Флавия? Вдруг тебе повезет и ты найдешь труп на корабле.

Маловероятно – но все что угодно лучше, чем оставаться в Букшоу, где траур, похоже, воцарился до конца времен.

Я никогда раньше этого не замечала, но дом захватили пыль и влага. Воздух стал затхлым, как будто останки нескольких поколений де Люсов вытряхнули из пылесоса и разрешили им располагаться, где они пожелают. Это заметила Даффи.

– Наш дом напоминает заросшую плесенью часовню в парке из «Холодного дома», – вздрогнув, сказала она и закуталась в кардиган.

Даффи процитировала книгу, которую маниакально перечитывает с тех пор, как еще лежала в коляске. Стоит ей дочитать до последней страницы, как она снова открывает первую. «Чувствуешь такой запах, такой привкус во рту, словно входишь в склеп дедлоковских предков [2] . Кар!»

2

Цит. из романа Ч. Диккенса «Холодный дом» в переводе М. И. Клягиной-Кондратьевой.

«Кар!» – это из репертуара Даффи, не из Диккенса.

Свадьба Дитера и Фели, назначенная на июнь, была отложена из уважения к памяти отца. Имели место сцены с битьем посуды, сдиранием обоев, разрезанием обивки и тому подобное, но все тщетно.

– После смерти родителя назначается период глубокого траура продолжительностью шесть месяцев, – объявила тетушка Фелисити, выдавая свою приверженность армейским порядкам, хотя она должна храниться в глубокой тайне. – И ни днем меньше. Кричи сколько хочешь, ты не заставишь меня передумать.

И все тут.

То, что должно было стать периодом блаженства, превратилось в кошмар, когда нервозность, страх и гнев Фели победили здравый смысл, не оставив от него ни капли. Результатом стала серия ссор и примирений с Дитером, за которыми следовали приступы злобы, силе которых позавидовал бы Чингисхан.

Дитер выносил все это с непоколебимым спокойствием, но рано или поздно даже герои вынуждены отступить, чтобы зализать раны.

Так что мы в суматохе собрали чемоданы – все, кроме Доггера, который всегда готов ко всему, – и отправились в путешествие, которое должно исцелить нас.

Но все пошло наперекосяк.

К тому времени как мы смогли уехать из Букшоу, отец был мертв уже почти шесть месяцев. Казалось, особенно в начале, что Доггер потерял самую важную часть своей души. Но шли дни, и становилось все более очевидно – во всяком случае, мне, – что он обрел что-то более важное.

В последние несколько недель Доггер словно начал светиться. Это трудно описать, но я постараюсь.

Это выглядело не так, будто он только что побрился и намазался гвоздичным лосьоном, ибо Доггер выше подобных трюков.