В Москву!
Шрифт:
— К сожалению, наша собака не прошла тест, — сказал главный добрый молодец. — По инструкции мы должны ее усыпить.
И усыпил.
За окном парикмахерской застучал дождик. Валя спросила:
— Девочки, вы как домой поедете — автобус возьмете? Я могу дать вам райд, мне не впадлу.
Девочки предпочли автобусу Валин райд. Люда грустно посмотрела в окно и сообщила:
— А в Нью-Джерси снег, говорят, выпал. Значит, скоро, девочки, и у нас…
Выходя из парикмахерской обратно на Пятую Авеню, Нора заметила, что за перегородкой сидят еще
Вечером, когда Нора ждала Бориса в номере, к ней постучали. Она открыла, и вошел портье — стареющий постсоветский гей Sasha, с глазами Нефертити, слишком девичьими, чтобы быть правдой, с пухлыми губками, мокрыми от помады. Саше было лет сорок. Он приехал в Нью-Йорк с Украины. Он мечтал обрести здесь любовь и богатство — лучше в одном лице помоложе — но пока не обрел. Тяжелым славянским английским Саша прощебетал про погоду и улыбнулся Норе, потупив очи, как младшая царская дочь.
— Ваш муж просил газеты на утро, — сказал Саша, застеснявшись кокетливо.
— У меня нет мужа, — сказала Нора.
— У меня тоже, — чирикнул Саша и исчез в золотом коридоре.
До Вашингтона долетели за меньше часа. Когда приземлились, кусок малинового солнца еще висел в небе посреди сотен самолетных росчерков.
В столице мира все было как всегда. На окраинах толстые матери питались поп-корном, щелкая пультом. Их курчавые детки бегали по округе. С каждым днем к деткам все ближе подбиралось их будущее — подростковое материнство, героинозависимость, срок за торговлю наркотиками, смерть в перестрелке с соседскими детками.
Ближе к центру на Dupont Cirlce поджарые парни в шортах выгуливали пудельков. Пудельки нюхали друг другу зады, а парни улыбались прохожим.
Туристы с хот-догами бродили вокруг величавого памятника с именами погибших солдат. Туристы фотографировались на фоне длинного списка фамилий и качали головами, выражая приличную скорбь. Некоторые говорили по-вьетнамски. Полицейские улыбались прохожим.
На уютном холме по дорожкам прогуливались юноши в строгих костюмах и неуклюжие девушки на каблуках. Все они улыбались прохожим. Зеленела тонкая травка.
Какая-то женщина, обвешанная фотографиями своего президента с матерными подписями к ним, села на тротуар, улыбаясь прохожим.
По величественной лестнице одного из зданий холма, размахивая пухлыми папками, спускались румяные люди. Уже было шестнадцать тридцать, и румяные люди, улыбаясь прохожим, уверенными походками спешили домой — к цветникам и теплым бассейнам. На сегодня они завершили командовать земным шаром, и до завтра были свободны.
В здании над лестницей, в большой, слишком сильно кондиционированной комнате несколько хорошо образованных мужчин и женщин увлеченно предавали Родину.
Один говорил:
— Мы держали в аду пол-Европы. Если нас не остановить, мы сделаем это еще раз! Остановите нас!
Другой
— Мы пока еще слабые. Но, если вы нам позволите, мы скоро можем стать сильными. Не позволяйте нам!
Третий воскликнул:
— Вы что, забыли Советский Союз? Вспоминайте!
Четвертый просил:
— Мы не можем сами свалить нашу законную власть, хоть и считаем ее незаконной. Помогите нам!
В этом четвертом можно было признать бакинского армянина, сопровождавшего Бирюкова в летний лагерь в лесу. Сам Бирюков сидел на сцене в президиуме с одухотворенным лицом. Нора смотрела на него из зала и вполуха слушала выступающих.
Чаще всего она слышала слова «свобода» и «демократия». Эти слова выступающие произносили с таким придыханием, что было ясно — в тексте выступления они написаны с большой буквы.
Вслед за Бирюковым в Вашингтон прилетела большая свита, включая нескольких начинающих соратников. Среди них, например, была вышеназванная капиталистка с хваткой луизианского аллигатора, решившая приглядеться к Бирюкову на почве того, что муж-полубог скоро умрет и надо самой начинать дружить с возможной будущей властью. В президиуме рядом с Бирюковым сидел не до конца определившийся действующий сотрудник президентской администрации.
Капиталистка и сотрудник дружили. Последние сорок минут они переписывались смс-ками, улыбаясь друг другу, он — глядя сверху в зал, а она — глядя снизу в президиум.
Капиталистка улыбалась всем своим удивительным лицом — ее глазки, нос и все остальное сбились в кучу между просторнейшим лбом и таким же просторнейшим подбородком, окаймлявшим нижнюю челюсть. Когда она говорила или смеялась, язык вываливался из этой челюсти, как ящик из трубы мусоропровода. О лице сотрудника администрации сказать особенно нечего, кроме того, что природа рисовала его циркулем.
— Куда вечером пойдем? — написала капиталистка сотруднику.
— В Александрию гадов жрать, — ответил сотрудник.
Выступил начальник отдела политики главной газеты восточного побережья. Он предостерег:
— Мы должны защитить Украину. Украинцы боятся и ненавидят Россию. Они видят защиту только в нашем альянсе. Я это точно знаю — родители нашей горничной в юности жили во Львове.
На сцену поднялся прославленный кремленолог. Кремленолог зарабатывал тем, что блестяще угадывал, кто за чем в России стоит и что это значит. В своих знаменитых статьях он писал:
Путин чихнул. Как вы думаете, почему он чихнул? Наивно думать, что он просто так чихнул. Только человек, ничего не смыслящий в России, может поверить, что любой русский лидер, а тем более Путин, мог взять и просто так, на ровном месте чихнуть.
За ним к микрофону вышла опоздавшая женщина в красном пиджаке и с большими сережками. Это была советница будущего президента Америки по вопросам Восточной Европы. Она сказала:
— Не стоит переживать. Наш будущий президент во всем осуждает нынешнего президента. Но вот именно насчет России он с ним совершенно согласен. Так что наша политика останется неизменной. Все будет очень окей.