В начале летних каникул

Молитвин Павел Вячеславович

Из-за высоких тополей, окружавших аллею, выскочил Скачибоб и стал приближаться к ним большими прыжками. Издали он был похож на хвостатый теннисный мяч, сам собой скачущий по дорожке.

При виде Скачибоба Анюта радостно засмеялась и протянула вперед ладони. Подскочивший Скачибоб на мгновенье опустился в них и тут же упрыгал обратно.

– Подбадривает, – растроганно сказал Михаил.

Упрыгав метров на двадцать, Скачибоб вернулся, опять коснулся Анютиных ладоней и опять поскакал вперед.

– Играет, – улыбнулась Анюта. – Да нет же, он зовет нас за собой! Так и Шерли иногда ведет себя,

когда хочет показать мне что-нибудь интересное.

Скачибоб вернулся и снова унесся куда-то вперед, и Михаил вынужден был признать, что, скорее всего, Анюта права.

– Ну, так пойдем за ним.

Следуя за Скачибобом, они вышли к маленькой, метра два шириной, протоке, по берегам густо заросшей камышом. Скачибоб подпрыгнул последний раз и упал около корней большой ивы, нависшей над темно-зеленой водой. Осторожно, стараясь не шуметь, ребята приблизились к протоке и тут же услышали какое-то заунывное бормотание, похожее на заговорные причитания колдуний:

Пауки с гниющими зубамиУжастью природу напоют,И, взвывая, хладными слюнямиМир зловонной слизию зальют.

– Фу! – отшатнулась Анюта.

– Это она! Это, конечно, Злыгость! Мяфа же говорила, что ее стихи ни с чем не спутаешь! – Михаил шагнул к иве, стараясь рассмотреть мрачную поэтессу.

– Разве это стихи?

– Ну… – начал Михаил и замолчал. Он увидел Злыгость.

Большой ком желтоватой травы лежал около корней ивы, в метре от притаившегося Скачибоба, и медленно шевелился, словно раздуваемый ветерком. Часть его травинок-волос была погружена в воду и колебалась там, наподобие водорослей.

– Нет, что-то не выходит, – неуверенно пробормотал голос, читавший стихи. – Как бы это повыразительнее… Ну, например… Э-э… Пауки с гниющими глазами… Хорошо, вот это образ! Значит, так:

Пауки с гниющими глазамиВсе сердца печалью омрачат.С диким воем, смрадными слюнямиМир зловонной слизью напоят.

– Очень хорошо! Здесь и декаданс, и предощущение грядущей катастрофы, и самовыражение, и даже элементы антиутопии есть.

Михаил услышал, как сзади тихонько застонала Анюта, и понял, что в данной ситуации на нее рассчитывать не стоит.

– Замечательно! Неужели это написала Злыгость? А мне говорили, что она даже не умеет рифмовать слова! – сказал он громко, самым восторженным голосом, на какой был способен.

Пучок водорослей дернулся, словно через него пропустили электрический ток, – и в глубине желтых прядей-травинок мутно блеснул зеленый глаз. Будто луч солнца упал на осколок бутылочного стекла.

– Не люблю подхалимов.

– Это не подхалимаж. Это искреннее преклонение перед большим поэтом.

– Перед великим поэтом, –

поправила Злыгость. – Девочка тоже преклоняется?

– Нет, – честно созналась Анюта. – Ужасные стихи!

– Грубо. Грубо и невежливо. Могла бы хоть из приличия смягчить выражения. – Злыгость извлекла из воды свои волосы и чуть-чуть отодвинулась от корней ивы. – Присаживайтесь, поговорим.

Михаилу хотелось броситься на Злыгость и, не разводя церемоний, схватить ее, но, памятуя предупреждение Мяфы, он сдержался, обошел ее и уселся на ствол ивы. Анюта опустилась рядом, с опасением поглядывая на ком шевелящейся желтоватой травы.

– Уверена, что это Скачибоб вас привел, не зря он тут околачивался, – помолчав, прошелестела Злыгость. – Небось про львов хотите узнать?

– Да.

– Понятно. А тебе мой стих действительно понравился? – обратилась она к Михаилу.

– По-моему, это маленький шедевр! – с преувеличенным энтузиазмом ответил тот. Анюта посмотрела на него с осуждением.

– Приятно иметь дело с вежливым существом, – волосы Злыгости плавно зашевелились. – Конечно, я вам скажу, что случилось со львами. Во-первых, потому, что я тоже их люблю, а во-вторых, потому, что Мяфа от меня все равно не отстанет. Она такая зануда. Но прежде мне хотелось бы узнать ваше мнение о некоторых моих стихотворениях и послушать ваши.

– Но мы не пишем стихов! – Анюта вопросительно посмотрела на Михаила.

– Не пишем, – неуверенно подтвердил он.

– Тогда нам не о чем разговаривать, – сухо сказала-прошелестела Злыгость. – Стихи может писать любое разумное существо. Конечно, не такие прекрасные, как мои, но может.

– Хорошо, мы попробуем, – торопливо согласился Михаил.

– Ну, то-то. По-моему, это справедливо. Я пойду навстречу вашим желаниям и расскажу про львов, а вы пойдете навстречу моим и – почитаете стихи. Потому что настоящий талант расцветает в полную силу, только если у него есть конкуренция.

Судя по самодовольному тону Злыгости, она не верила, что ребята могут конкурировать с ней по части писания стихов.

– Устраивайтесь поудобнее, для начала я прочту вам несколько моих последних стихотворений. Это, конечно, не лучшее, но самое свежее.

Ребята поудобнее устроились на иве, свесив ноги почти до воды. Анюта приготовилась не слушать, потому что от стихов Злыгости ей становилось нехорошо. Михаил… Михаил тоже приготовился не слушать, потому что начал думать над ответным стихом.

– Итак, стихотворение номер триста сорок пять, – провозгласила, завывая, Злыгость:

Тучи, набухшие гноем, прорваться готовы,Грянет гроза и червями усеет поля!То-то они поколеблют земные основы,Сгложут асфальт городов, и дома, и моря.

– Здорово! – восхитился Михаил, не слышавший ни единого слова.

Анюта едва удерживалась, чтобы не зажать себе уши пальцами, хотя про себя, пытаясь не услышать стихов Злыгости, она старательно пела песенку: «От улыбки станет всем светлей».