В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
Шрифт:
После всего прочитанного мне спалось очень плохо – мучила мысль: если останусь живым и вернусь из плена в родную деревню, когда хозяевами в стране будут немцы, что же я буду делать? Инженером, разумеется, мне не стать. В лучшем случае придется определиться крестьянином-единоличником, если немцы дадут землю.
В ту же ночь приснилась одноклассница по средней школе на родине Люся Кузнецова, в которую я в десятом классе был влюблен. К сожалению, Люся снилась редко, но, когда это случалось, меня ожидало что-то хорошее. Так произошло и в этот раз.
Давыдов и дядя Вася пригласили меня в их барак, и, едва я сел на предложенном стуле, они сразу задали мне вопрос: «А знаешь ли ты, Юр, какой завтра день?» Я вспомнил: «Завтра же – День Октябрьской революции!». – «А раз так, – сказали они дальше, – надо отметить этот
Далее дядя Вася налил в эмалированные кружки примерно на четверть воду и денатурат, заявив: «Немцы его не пьют, а если бы увидели, что мы пьем, то пришли бы в ужас. Но я с Давыдовым уже несколько раз его пробовал – пить можно, но в очень малом количестве». Я не смог отказаться и проглотил сильно обжигавшее содержимое кружки и быстро повеселел. За дружеской беседой я узнал, что Давыдов и дядя Вася воевали в московском народном ополчении и попали в плен в начале октября 1941 года под Вязьмой, когда в окружении оказались наши части.
Вернувшись в барак, я съел с остывшим чаем всю пайку хлеба с маргарином и, взяв с собой сигарету, отправился к повару, надеясь, что он и сегодня даст мне что-либо из еды. Однако повар оказался некурящим и отдал мою сигарету своему соседу по нарам, а мне порекомендовал бросить курить. А дальше шепотом поинтересовался, не забыл ли я, что завтра на нашей родине большой праздник, и, получив утвердительный ответ, вручил мне свои полпайки хлеба и маргарина, чтобы его отметить.
Наступило 7 ноября – день 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, но никто в бараке об этой дате не обмолвился ни словом. Короткий субботний рабочий день 7 ноября прошел спокойно. После обеда я решил прогуляться по территории. У крайнего барака, где помещался отдел регистрации, стояли несколько пленных, похожих на кавказцев, а в помещении я увидел очереди к регистрационным столам. В хвосте одной из них мелькнуло знакомое лицо – Арам Бабаян. Мы обрадовались друг другу, но Арам с огорчением рассказал, что из бараков всех армян пригнали на дополнительную регистрацию. Он слышал, что немцы якобы формируют какую-то особую армянскую команду. Однако армяне не хотят брать Арама в свою компанию, так как он не похож на армянина и не знает армянского языка. Скоро у Бабаяна подошла очередь к регистрационному столу, и мы с ним расстались до случайной встречи в Москве в сентябре 1947 года.
Глава 5
8 ноября было выходным днем. Работали из нашего барака лишь повара на пищеблоке и два уборщика. Я, как и вчера после обеда, снова прогулялся по территории блока, на этот раз с Михаилом Бровко. Погода выдалась не холодной, сухой и ясной. И мы хорошо видели находившиеся не очень далеко от нашего лагеря типичные немецкие дома и другие постройки с высокими красными крышами из черепицы. Заглядывались на людей, копошащихся у домов и работающих на поле, на женщин и детей, едущих по дороге на велосипедах. И так хотелось вырваться на волю, побыть на свободе…
После обеда я надумал полежать, но это не удалось: в барак неожиданно пригнали около 50 пленных из соседних бараков, из-за чего стало очень тесно. Многим пришедшим пришлось стоять в проходах между нарами. Вслед появились немецкий офицер в звании капитана, пожилой мужчина в гражданской одежде и молодой человек в немецком офицерском пехотном обмундировании, но с «русскими» знаками различия. За ними вошли старший полицай, как всегда с нагайкой, и средних лет военнопленный.
Все они уселись на стульях и скамейках, после чего старший по бараку предоставил слово пришедшему военнопленному. Он оказался руководителем группы агитаторов. Этот руководитель объявил негромким голосом об открытии собрания военнопленных блока IV и представил собравшимся пришедших «высоких» лиц из Особой команды. В начале своей речи он сказал, что вчерашний день на нашей многострадальной Родине считался великим праздником Октябрьской революции. Она должна была, по замыслу ее организаторов, Ленина и Троцкого, принести народу
Всех желающих сделать это оратор пригласил заходить к нему для записи по рабочим дням. Многих слушателей, включая и меня, будущее нашей страны, которое можно было представить себе из выслушанной речи, вполне устраивало, и за это вроде стоило бороться с оружием в руках. Позже мой знакомый повар сказал, что подобного рода речами Особая команда лагеря обманывает военнопленных, чтобы легче было вербовать их в антисоветские войсковые формирования. И между прочим, несколько пленных в лагере, то ли поддавшись этой агитации, то ли по своему убеждению или из-за невозможности выносить голод и другие мучения в плену, подали тайком от своих товарищей заявление о зачислении их в РОА. После этого их скоро уводили и незаметно для других пленных увозили из лагеря.
Далее оратор предоставил слово курсанту из школы пропагандистов. Тот заявил, что в подтверждение рассказанному предыдущим оратором прочтет «Открытое письмо Сталину» от видного большевика Ф.Ф. Раскольникова, опубликованное во многих газетах мира. Раскольников был одним из близких соратников Ленина, создателем Красной Волжской флотилии в Гражданскую войну, а позже – одним из организаторов всего Советского военно-морского флота. Потом он стал дипломатом и служил послом Советского Союза в Болгарии. В 1937 году Сталин потребовал от Раскольникова возвратиться в Москву. В это время были расстреляны многие видные военачальники, и Раскольников понимал, какая участь ожидает его по возвращении. Он отказался приехать и позже написал открытое письмо Сталину с перечислением всех его антинародных и антисоциалистических действий.
Приятным голосом и с артистическими приемами офицер зачитал это письмо. И все слушали его с огромнейшим вниманием. Офицер сообщил также, что Расколь-никову пришлось эмигрировать с семьей во Францию, но в сентябре 1939 года он при странных обстоятельствах закончил свой жизненный путь.
Далее решил блеснуть знанием русского языка сам зондерфюрер лагеря, выступивший с кратким сообщением о положении на фронтах. Коверкая русские слова, он сказал, что «доблестные германские войска стоят на берегу Волги в Сталинграде и бьют большевиков и жидов-комиссаров на всех фронтах. Сталина ждет скорый конец. У большевиков не осталось людских резервов, но они безжалостно бросают остатки бедных русских солдат в атаки – на верную смерть, подгоняя сзади комиссарами».
«Собрание» на этом закончилось, и начальство ушло. Ушли также пленные из других бараков. Но пришедшие из соседнего барака портные дядя Вася и Давыдов рассказали, что произошло у них рано утром 7 ноября. Оказалось, что в их бараке среди военнопленных медиков находится известный советский писатель, Степан Павлович Злобин, написавший в начале 30-х годов роман «Салават Юлаев», который я с удовольствием прочел в школьные годы. После войны СП. Злобин на основе собственного опыта пребывания в немецком плену рассказал в романе «Пропавшие без вести» о том, как советские военнопленные мужественно вели себя в лагере.