В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
Шрифт:
Эта женщина поработала с нами более двух недель. Очень раскаивалась, что связалась с тем немцем, а еще хуже – с его престарелыми и беспомощными родителями. Дошло до того, что однажды, встретив Андрея Маркина, она неожиданно расплакалась и бросилась к нему на шею, прося взять ее с собой на родину, когда кончится война. Что потом с ней стало, неизвестно…
…В дни католической Пасхи я с четырьмя физически сильными товарищами попал на одну очень опасную работу в Каменце у мясника и колбасника. Этот пожилой человек проживал с семьей в старинном большом доме в центре города и имел на окраине предприятие с двумя производственными цехами, где находились свинарник, овчарня, конюшни и хранилища кормов. Предприятие выпускало
Лошадей для забивки доставляли в основном из оккупированных стран. Но последняя партия из восьми лошадей оказалась полностью пораженной сибирской язвой и погибла в конюшнях хозяина. Теперь у него возникла проблема – где-то надежно захоронить мертвых лошадей. Для могильника выбрали место на высоком и сухом участке земли на окраине города, а в качестве могильщиков хозяин решил привлечь военнопленных. Вот нам и пришлось хоронить лошадиные трупы, к счастью еще не начинавшие сильно разлагаться. Хозяин нас хорошо кормил, а вечером давал с собой колбасу и пузырек спирта, а для фельдфебеля – бутылочку коньяку, сигары, специальные колбасы, ветчину и еще какие-то деликатесы.
Работа длилась четыре дня. Три дня мы рыли лопатами яму, а на четвертый день раза три привозили к ней трупы. Погрузка каждого трупа на грузовик была очень сложной работой, но двух умирающих лошадей доставили на могильник своим ходом и там умертвили выстрелом в голову. Яму забросали хлористой известью и завалили землей.
В последний день работы по моей просьбе хозяин привел нас вечером в старинный городской храм Святой Марии Магдалины. Ни я, ни мои товарищи еще ни разу в жизни не были в церквах, где молятся католики. Особенно интересно нам было увидеть и впервые услышать орган. Большое удивление вызвало то, что прихожане не стояли, как в православной церкви, а сидели на скамейках со столиками и молились по книжечке вслух вслед за пастором, а также пели в сопровождении органа.
В течение тех дней, когда мы работали у мясника, на территории аэродрома немцы установили несколько зенитных батарей. Оказалось, что среди зенитчиков есть добровольцы из Советского Союза. Некоторые из них начали появляться в Цшорнау, заметив там Тамару, Дусю и других девушек и желая с ними познакомиться. Мы же были решительно против этих визитов и стали ругаться с пришельцами, называя их предателями Родины. Так поступали и девушки, а меня, одетого в подобие советской военной формы, зенитчики посчитали главным препятствием на пути к девушкам.
Однажды в начале апреля меня вызвал в караульное помещение фельдфебель. Перед ним по стойке «смирно» стоял какой-то солдат в немецкой форме. На левом рукаве его шинели находилась небольшая, но хорошо заметная издалека эмблема «РОА». Оказалось, что этого солдата привели из пивной, где он нагло отказался расплатиться за выпитую кружку пива, громко заявляя: «Их – герой, дойч нихт ферштеэн», то есть «Я – герой, по-немецки не понимаю».
Фельдфебель с моей помощью начал допрос власовца, который сказал, что относится к воинскому подразделению, только что прибывшему в деревню Шидэль, рядом с Цшорнау, для отдыха и ночевки. Недавно это подразделение «мужественно сражалось» под городом Бреслау, защищая его от наступающей Красной армии, и теперь должно присоединиться к основным силам РОА. Я не выдержал и задал ему вопрос: «Неужели ты мог убивать своих?» Но он лишь ухмыльнулся. Я перевел фельдфебелю слова власовца, и фельдфебель заорал на него: «Ты, сволочь! Ты присягал своей Родине, и разве ты не знаешь, что после этого не имеешь права изменять ей? Какой же ты солдат?» С этими словами фельдфебель схватил со стены висевшую резиновую дубинку и трижды огрел ею власовца по голове. После этого власовца обыскали и забрали у него деньги, которые он был должен за пиво. Фельдфебель вместе с Нииндорфом загнали власовца
Возвратившись в казарму, я рассказал товарищам о том, чему был свидетелем. Почти все возмущались власовцем. Но скоро снизу раздался его еле слышный крик: «Ребята, пожалейте, замерзаю! Спустите щепотку табака и бумажку, чтобы покурить, и что-либо пошамать!»
Среди нас нашлись сердобольные, выполнившие просьбу заключенного: ему спустили курево в спичечной коробке, привязав ее к концу длинной нитки. При этом наши товарищи обозвали власовца сволочью, добавив, что еды ему не дадут, так как сами голодают. Рано утром фельдфебель выпустил арестанта.
В воскресенье, 8 апреля, произошло другое интересное событие. Когда мы грелись на солнышке, а Мозжухин играл на баяне, появились двое власовцев в немецкой униформе, но без шинелей. Они сопровождали пленного – знакомого нам Тиму Добринского, высланного в прошлом году фельдфебелем, догадываясь, что Тима еврей. Вслед за пришедшими явился постовой Билк, который впустил их в лагерь и дальше – в казарму. Начались дружеские объятия и рукопожатия, а затем ужин с чаепитием и принятием спиртного. Тима объяснил, что сопровождающие везут его в какой-то южный город, и по пути он решил завернуть в свою бывшую обитель, чтобы повидаться с друзьями.
Кто-то спросил Тиму, неужели он записался в РОА? Сопровождавший его власовец сказал, что форма еще не означает, будто человек действительно служит в армии. Ее можно надеть и для маскировки своих истинных намерений и успешного выполнения долга. В общем, мы поняли так, что оба охранника Тимы являются нашими разведчиками, внедренными в РОА, и они идут с Тимой на какое-то важное дело.
Наступил обед, которым повара накормили и гостей, после чего они попрощались, порекомендовав не задерживаться в плену, а постараться влиться в ряды приближающейся Красной армии.
Через несколько дней, когда мы собрались пообедать, к нам в базовое помещение неожиданно прибыли в сопровождении фельдфебеля два гестаповца в гражданской одежде. Фельдфебель подозвал меня и приказал объявить, чтобы все подготовились к обыску. Гестаповцы начали обыск с меня. Вытащили из карманов русско-немецкий словарь, итальянский молитвенник и документы. Словарь потрясли, частично просмотрели и вернули. Но отобрали мой студенческий билет Московского института стали имени И.В. Сталина, заявив, что вернут этот документ «после окончания войны». Затем хотели изъять зачетную книжку, но я уговорил оставить ее мне, так как там на нескольких последних страницах имелись записи с адресами товарищей. В зачетной книжке осталась и моя метрика, выданная в родном селе Батыреве в 1932 году.
В последующие дни мы стали постоянно слышать с северо-востока гул артиллерийской канонады, который не прекращался и ночами. Это означало, что Красная армия находится от нас километрах в пятидесяти, видимо в районе реки Шпрее. А нас по-прежнему направляли на привычные работы.
Но в это же время на дорогах, проходивших через лесные массивы, немцы, в основном гражданские лица, начали строить противотанковые заграждения. Они ставили по всей ширине бревна высотой не менее 2 метров и скрепляли их стальными скобами, а также устраивали и обычные завалы деревьев. Началось и минирование некоторых дорог и важных объектов. Над аэродромом часто пролетали самолеты-штурмовики. Так, 13 апреля сразу после того, как нам привезли обед, молодой мастер Фриц закричал: «Советские штурмовики! Я знаю их, проклятых, очень-очень хорошо! Спасайтесь, спасайтесь!» Мы бросили обедать, высыпали из помещения и с восторгом наблюдали, как штурмовики бомбят аэродром. Вечером возвращаясь с работы в Цшорнау, мы заметили, что на аэродроме почти все деревянные бараки целы, уцелело и здание душевой. Зато частично были разрушены ангары и на летном поле горели несколько самолетов, не успевших ни взлететь, ни укрыться в лесу.