В непосредственной близости

Голдинг Уильям

— Что вам, Деверель? Я собирался…

— Бог ты мой! Да у него свои запасы бренди! А можно стаканчик самому скверному ученику?

— Угощайтесь! Но разве вам не…

— Запретили пить, словно сынку священника? Черт с ним, сейчас мирное время, не закуют же меня в кандалы. Если он не выпустит меня из-под ареста, швырну ему оружие, сойду на берег — и на все четыре стороны!

— Не понимаю, о чем вы.

— Дорогой мой Эдмунд, да что он мне сделает? Выправит официальное порицание от адмиралтейства?

Пусть меня ломают — сломать можно лишь клинок, проклятый кусок железа, который уже все равно мне не надобен, потому что теперь кругом мир!

— Клинок дворянина…

— К востоку от Суэца белый человек отлично обойдется…

— Мы же не к востоку от Суэца.

Деверель глотнул щедрую порцию бренди, перевел дух и продолжил:

— Не могу его упрашивать. Это значит — сломать не только клинок, но и себя самого. У меня есть гордость.

— У всех есть.

— План у меня такой. Вы сообщите ему о моем предложении.

— Я?

— Кто же еще? Остальные — сущие зайцы. А потом, что вам терять?

— Чертовски много.

— Скажете, что я обязуюсь не доставлять ему неприятностей, пока не прибудем в порт.

— Это хорошо.

— Подождите. Там я подам в отставку.

— Или вас отправят в отставку, Деверель.

— А какая разница? Вы не пьете, Эдмунд, и вы сегодня настоящий зануда. Скажите ему, что как только я перестану быть офицером, вы передадите ему мой вызов…

— Что?!

— А вы не понимаете? Представляете, как «ворчун-драчун» примет вызов?

— Представляю.

— Когда про «Алкиону» подумали, что это лягушатники, он затрясся не хуже топселя.

— Вы серьезно?

— А разве не видно?

— Вы его недооцениваете.

— Это уж мое дело. Так вы ему скажете?

— Послушайте, Деверель… Джек. Вы с ума сошли.

— Скажите ему!

Я замолчал — но лишь на миг — и тут же принял решение.

— Нет.

— Нет? Вот так вот?

— Сожалею.

— Господи, ушам не верю. Я о вас лучше думал, Тальбот.

— Да послушайте же, постарайтесь мыслить здраво. Неужто вы не понимаете, что я ни при каких обстоятельствах не могу сказать капитану слова, которые можно расценивать не иначе как угрозу. Не будь вы в таком состоянии…

— Вы думаете — я пьян? Или спятил?

— Конечно, нет. Успокойтесь.

Деверель налил себе новую порцию, не такую большую, как прежде, но достаточно солидную. Стекло звякнуло. Нельзя было допустить, чтобы он напился по-настояшему. Я протянул руку к бокалу.

— Спасибо, старина.

На миг мне показалось, что он вот-вот меня ударит.

Со странной усмешкой Деверель произнес:

— Лорд Тальбот! В хладнокровии вам не откажешь.

— Так вы себе налили? Простите.

— Нет, нет. Пейте.

— Первый день мира. Воспрянем!

Я закашлялся. Деверель медленно опустился на дальний

край моей койки.

— Эдмунд.

Я глядел на него сквозь бокал.

— Эдмунд, как мне быть?

Вид у него был уже не такой задиристый. Странно, но после безрассудных выходок, совершенных за последние сутки, Девереля, которого я знал раньше, словно сменил другой молодой человек, гораздо менее уверенный в себе.

Теперь я видел, что хотя он и выше среднего роста, но худощав и отнюдь не мускулист. Что же до лица, то я с удивлением обнаружил, что выступающие бакенбарды — это попытка (тщету которой он, возможно, понимал и сам) скрыть слабый и слегка скошенный назад подбородок. Джентльмен Джек, достославный Джек-проказник. Лишь приступ ярости и, конечно, страх на миг придали его руке ту силу, с которой он вонзил клинок глубоко в поручни. Я увидел все настолько ясно, что почувствовал себя таким же растерянным и испуганным, как он.

Ужасная вещь — все понимать. Я видел, что если бы не его благородное происхождение, не его манера, которая была скорее напускной, чем происходила от настоящего достоинства, он мог бы сделаться конюхом, лакеем, чьим — либо человеком! Мне стало неловко смотреть на Девереля. А ведь я считал его единственным джентльменом среди офицеров, каковым, конечно же, — вот ведь запутанный вопрос! — он и был. Его обычная небрежность и несдержанность ничего не имели общего с тем, что открылось мне теперь. Последний дикий план, рассчитанный на трусость капитана Андерсона — для чего не имелось никаких оснований, — был совершенно нелеп. К вызову Девереля — будь тот на службе или уволен — капитан отнесется с презрением, и никто его не осудит. Нельзя допустить, чтобы Деверель продолжал в том же духе.

— Как быть? Дайте подумать.

Деверель откинулся назад и слегка обмяк, как если бы из него вынули стержень. Он смотрел на меня чуть ли не с почтением, словно на какого-то мыслителя. Но правда в том, что…

— Послушайте, Деверель…

— Только что был «Джек», не говоря уж о том, когда мы готовились отражать нападение.

— О да! Тот миг нам не забыть, верно? Значит, Джек. Слушайте. Я здорово получил по голове — такой удар… или три удара — я не в состоянии ни о чем думать. Голова до сих пор болит.

— Стакан верните…

Я сделал невольный и нетерпеливый жест правой рукой.

— Вы знаете, я хотел бы… Я сделаю, что смогу. Первым делом нужно поговорить с Саммерсом.

— Господи! С этим методистом!

— Правда? Я знал, что его глубоко интересуют вопросы нравственности, но не думал…

— Это все, что вы в силах сделать?

— Это первый шаг. Мне нужно выяснить, как обстоит дело с точки зрения морского законодательства. Вы лично заинтересованы и пристрастны.