В незнакомой комнате
Шрифт:
Утром все с трудом поднимают свои одеревеневшие тела с палубы, зевают и трут шеи. Разговоры возобновляются очень не скоро, но даже когда все вокруг него уже галдят, он чувствует себя не расположенным к словам. Он утомлен, раздражен и с неудовольствием думает о предстоящей высадке на берег. Вскоре они причаливают в Нката-Бей. К этому времени уже начинается жара, и он не завидует им, потому что у них впереди еще долгое плавание на север, они прибудут на место только завтра. Прощаясь с ними на палубе, он на сей раз знает, что больше никогда их не увидит. В плотной толпе он сходит на берег. Судовой гудок издает скорбный рев.
Он взваливает на плечи багаж и под палящим солнцем
Жером, Алис и Кристиан, ухмыляясь, стоят возле его полотенца.
— Привет. Это снова мы.
В последний момент они передумали и решили сойти с парома, вознамерившись отдохнуть здесь день-другой, а потом продолжить путь по суше. Они поселились в наполовину скрытом деревьями бунгало на дальнем конце пляжа.
Этот день он проводит с ними на берегу. Их полотенца расстелены рядом, они курсируют до воды и обратно или нежатся на солнце. Он полностью отдается наслаждению праздностью. Невозможное для него на юге в компании других спутников становится возможным здесь, но где-то под загорелой кожей он по-прежнему ощущает тревогу. То, как эта троица таинственной нитью протянулась через все его странствие, беспокоит его, в этом угадывается даже некий замысел. Хотя это короткое воссоединение, несомненно, чистая случайность. Если бы они сняли комнату в городе, им никогда бы не встретиться вновь. А может, ему просто хочется так думать. В конце концов, человеку свойственно выискивать намеки судьбы, когда речь идет о любви или страстном желании.
Он никогда не остается наедине с Жеромом. Раз или два, когда Кристиан отправляется плавать и Алис встает, чтобы последовать за ним, кажется, что они с Жеромом останутся одни лежать на песке. Но этого не происходит. Вскоре Кристиан, притопывая и отряхиваясь от воды, возвращается и ложится на свое полотенце. Но если у него и есть какие-то притязания в отношении молодого спутника, он никак этого не показывает, более того, именно Кристиан в тот же день или на следующий предлагает ему поехать вместе с ними в Танзанию. Его спутники, похоже, были довольны этим предложением.
— Что ж, — говорит он, — может быть. Дайте мне подумать.
Подумать надо, ответ непрост. Не говоря уж о сложности ситуации, которая будет лишь усугубляться в дальнейшем, есть и практические вопросы, которые следует обдумать. Он собирался посетить лишь Зимбабве, теперь оказался в Малави. Хочется ли ему ехать дальше, в Танзанию? Пытаясь прийти к решению, он продолжает проводить время с тремя случайными спутниками на берегу озера. Это время покоя, оно соткано из тепла, движущейся воды и сыпучих песчинок, все словно замерло и в то же время течет и переливается. Единственный прочный объект в центре всего — Жером. Жером, лежащий в шортах на боку, с кожей, усеянной капельками воды, или отбрасывающий волосы со лба, или ныряющий в волны. Он больше не напрягается при общении со мной, вопросы, которыми он порой выстреливает в меня при посредничестве Кристиана, стали более личными. Чем вы занимаетесь? Где живете? Но все же он находится вне группы. В том, как эти трое разговаривают, шутят, жестикулируют, угадывается багаж личной истории, которая для него навсегда останется недоступной. Между ними случилось нечто, что невидимой
По вечерам они ужинают вместе в ресторане на вершине холма, а затем желают друг другу спокойной ночи и расходятся каждый своей дорогой. Потом он сидит один на верхней ступеньке своего крыльца и наблюдает за длинным рядом огней на уплывших далеко от берега каноэ. Над озером сверкают молнии, словно Господь оставляет в небе свой росчерк.
На второй или, может быть, третий день вечером, когда они на берегу расходятся на ночь, Кристиан рассеянно упоминает, что они отбывают завтра утром. Они поедут на автобусе на север, до Каронги, а на следующий день доберутся до Танзании. И, словно бы случайно вспомнив, добавляет:
— Вы решили? Поедете с нами?
Он ловит себя на том, что подстраивается под его интонацию, звучание собственного голоса удивляет его отсутствием выражения.
— Пожалуй, — говорит он, — я поеду с вами. Доеду до границы, а там посмотрим, пропустят ли меня.
В толпе, ждущей автобуса на следующее утро, есть еще один белый путешественник, худой мужчина с черными волосами и неубедительными усами, в джинсах и кричаще красной рубашке. Через некоторое время он вразвалку подходит к ним:
— Куда направляетесь?
— В Танзанию.
— О, я тоже, — улыбается он из-под усов во все зубы. — Я из Сантьяго. Чили.
Они обмениваются рукопожатиями. Нового знакомого зовут Родриго, он работал в Мозамбике, теперь едет в Кению, кто-то сказал ему, что из Найроби можно улететь дешевым рейсом в Индию, которую он почему-то желает посетить перед возвращением домой. Всю эту информацию он вываливает без всякой просьбы, как любят делать некоторые путешественники. В нем угадывается тоска, свойственная странникам, желающим прибиться к кому-нибудь, и хотя никто не испытывает к нему особого расположения, ему позволяют влиться в их группу.
Ко времени прибытия в Каронгу все притихли и замкнулись. Даже в сумерках видно, что воздух полон дыма. Автобусная станция находится на дальней окраине города, и им приходится со всей своей поклажей тащиться пешком по безликой главной улице. Некоторое время уходит на поиск пристанища. Каронга не имеет ничего общего с деревнями на юге страны, это большой и непривлекательный город, для которого, несмотря на то что до границы отсюда еще шестьдесят километров, характерно то, что свойственно всем приграничным городам: ощущение временности, людской текучести и едва уловимой опасности. В конце концов они находят две комнаты на какой-то подозрительной улице, в сооруженной из бетона гостинице, отвратительно грязной внутри, с ванными, заросшими плесенью. От такого уродства в нем всколыхнулась печаль, которая усугубляется, когда он остается в своей комнате один.
Он всегда испытывает страх при пересечении границы, он не любит оставлять то, что хорошо известно и безопасно, ради окутанного неизвестностью пространства по ту сторону, в котором может случиться все, что угодно. Во время перехода все приобретает символическую весомость и силу. Но это и одна из причин, по которым он путешествует. Мир, через который ты проходишь, перетекает внутрь другого, ничто больше не остается разделенным, одно подразумевает другое, погода — настроение, пейзаж — чувства, для каждого предмета существует соответствующий внутренний жест, все обращается метафорой. Граница — это линия на карте, но она проходит и где-то внутри тебя.