В ногу!
Шрифт:
Маргарет встала и принялась взволнованно ходить взад и вперед, подняв руки над головой, словно готовясь нанести кому-то удар. Она напоминала красивого молодого зверя, готового встретить врага; в ее живых глазах отражалось все ее настроение. Казалось, она опьянела от своих слов.
— Я могу взять от жизни все, что можно! — крикнула она. — Я могу испытать и страсть, и силу, и даже зло жизни. Я хочу быть одной из новых женщин, спасительниц нашего пола.
Маргарет Ормсби и ее отца связывали крепкие узы дружбы. Дэвид Ормсби был голубоглазым широкоплечим мужчиной шести футов и трех дюймов ростом, в нем чувствовались сила и благородство, выделявшие его среди всех других мужчин. Дочь сознавала силу отца и нисколько не ошибалась; это был действительно необычайно одаренный человек! Под его наблюдением
Для Дэвида Ормсби изготовление плугов было вопросом жизни. У него были еще другие интересы, но все они стояли на заднем плане. Он считал себя способным стать культурнее большинства своих сотрудников, а потому не отставал от достижений науки и искусства и порой до поздней ночи зачитывался книгой после долгого и тяжелого рабочего дня.
По мере того как Маргарет росла, она вызывала у отца все большую и большую тревогу; временами ему казалось, что неуклюжий, беззаботный подросток вдруг превратился в современную, решительную женщину. Смелость ее духа смущала его. Однажды он сидел у себя в конторе и читал ее письмо, в котором она извещала, что собирается домой. Это письмо было характерным излиянием импульсивной девушки, которая, казалось, лишь накануне вечером заснула на плече отца. Дэвид Ормсби был смущен мыслью, что он, честный производитель плугов, получил от своей молоденькой дочери письмо с восхвалением какой-то новой жизни, которая, по его мнению, могла только привести женщину к гибели.
И уже на следующий день рядом с ним сидела властная девушка, требовавшая полного внимания к своей особе. Дэвид Ормсби встал из-за стола и торопливо ушел к себе. Ему нужно было разобраться в своих мыслях. На столе в его кабинете стоял портрет дочери, который та привезла с собой из университета. И, как это часто бывает, портрет сказал ему то, что он тщетно пытался уяснить себе: в его доме были теперь не жена и ребенок, а две взрослые женщины. Маргарет вернулась из университета красавицей. Ее высокий, гибкий стан, черные как вороново крыло волосы, мягкие карие глаза и выражение лица — все говорило, что она готова принять вызов жизни, и привлекало внимание мужчин. В характере этой девушки было много от величия отца, но немало и от матери, которую обуревали тайные слепые желания. Вечером, в день своего приезда, она заявила внимательно слушавшим ее родителям о своем намерении жить полной, свободной жизнью.
— Я хочу узнать то, чему нельзя научиться из книг, — сказала она. — Я хочу приобщиться к жизни с разных сторон, хочу ощутить на языке своем вкус многих вещей. Вы считали меня ребенком, когда я писала домой, что не желаю жить в клетке и выйти замуж за какого-нибудь пустоголового торгаша. Но теперь вы увидите меня в настоящем свете. Я готова заплатить за это дорогой ценой, если будет необходимо, но я хочу жить.
Вернувшись в Чикаго, Маргарет окунулась в жизнь со свойственными ей силой воли и энергией. Так как мужчин ее круга, казалось, смущали и ошеломляли идеи этой девушки, она отказалась от их общества, но, как это всегда бывает, сделала ошибку, решив, что те, которые ничего не делают, а только произносят красивые фразы об искусстве и свободе, на самом деле являются художниками и людьми свободными.
Но своего отца она любила и уважала. Его сила взывала к силе, заложенной в ней. Молодому писателю-социалисту, который жил в том же доме, где она вскоре поселилась, и, заходя к ней, частенько садился за письменный стол и начинал поносить богачей, она неизменно указывала на Дэвида Ормсби:
— Мой отец — один из богачей, глава большого треста, и тем не менее он лучше многих болтливых реформаторов. Он изготовляет плуги,
И все-таки Маргарет Ормсби немного растерялась. Если бы ей суждено было родиться в таких условиях, когда, подобно большинству других, пришлось бы терпеть поражения, страдать, как страдал отец, который уже в юности узнал, что значит терпеть неудачу за неудачей и каждый раз снова подниматься и вступать в бой с жизнью, — тогда эта девушка превратилась бы в редкую женщину.
Но она ничего этого не знала. В ее представлении всякое поражение заключало в себе что-то безнравственное. Она была ошеломлена, видя вокруг себя только необъятную толпу издерганных женщин, побитых жизнью людей, пытающихся проложить себе путь среди хаотической дезорганизации общества, и решила искать помощи у отца.
— Я хочу, чтобы ты рассказал мне все.
Но Дэвид Ормсби не понимал ее и только качал головой. Ему не приходило в голову, что с ней можно говорить как с другом-мужчиной. Между отцом и дочерью возникла полусерьезная-полушутливая дружба, и фабрикант был счастлив от мысли, что к нему вернулась та веселая девушка, какой он знал свою дочь до ее поступления в университет.
Когда Маргарет поселилась отдельно от родителей, она все же продолжала ежедневно завтракать с отцом. Тот час, который они проводили вместе в середине шумного дня, стал очень дорог обоим. Почти каждый день встречались они и завтракали в маленьком ресторане, беседуя, смеясь и наслаждаясь общением; здесь росла и крепла их дружба. Оставаясь наедине, они шутливо беседовали как два деловых человека, каждому из которых безразлична профессия другого. Но в душе они оба не верили тому, что говорили.
Пытаясь направить на путь истинный несчастных, которые приходили в Дом работницы, Маргарет не переставала думать об отце, посвятившем всю свою жизнь изготовлению плугов:
— Это чистая и очень нужная работа. Он крупный и чрезвычайно дельный человек.
А Дэвид Ормсби у себя на фабрике в свою очередь не переставал думать о дочери, жившей на окраине Первого района среди подонков, среди грязи и уродства. «Вся ее жизнь похожа на жизнь ее матери в те часы, когда та лежала, смело глядя смерти в глаза, чтобы только на свет появилось новое существо», — думал он.
В тот день, когда Маргарет впервые встретилась с Мак-Грегором, она, по обыкновению, завтракала в ресторане вместе с отцом. Мужчины и женщины, проходившие мимо них, с восхищением оглядывали эту пару. Официант в ожидании щедрых чаевых стоял у Ормсби за плечом. Атмосфера доверия, общих секретов и товарищества, которой отец и дочь так дорожили, оказалась нарушенной вторжением новой персоны. Маргарет смотрела на спокойное, открытое лицо отца, которое светилось умом и добротой, и в уме ее проносился образ другого человека, говорившего с нею не как с Маргарет Ормсби, дочерью короля земледельческих орудий, а как с женщиной, обязанной ради его целей творить его волю. Образ этого человека не покидал ее ни на минуту, и она безразлично слушала отца. Она вспоминала суровое лицо, крупный, сильный рот и повелительный тон молодого юриста и пыталась снова вызвать в себе то чувство неприязни, которое ощутила, когда он впервые явился к ней. Но ей удалось только воскресить в памяти несколько характерных черт этого лица — именно те, которые смягчали его звериное выражение.
Сидя в ресторане напротив отца, Маргарет внезапно расплакалась.
— Я сегодня встретилась с человеком, который заставил меня сделать то, чего я не хотела делать, — сказала она в ответ на изумленный взгляд отца. И затем сквозь слезы улыбнулась ему.
Глава II
Семья Ормсби занимала большой каменный дом на Дрексель-бульвар. Этот дом имел свою историю. Раньше он принадлежал банкиру, одному из директоров треста земледельческих орудий и владельцу большого пакета акций. Подобно всем знавшим Дэвида Ормсби, этот банкир также уважал его и восхищался его умом и честностью. Когда фабрикант плугов переселился в Чикаго, чтобы занять место главы треста, банкир предложил ему свой дом.