В объятиях графа

Хойт Элизабет

Анна резко дернула головой, несмотря на боль, которую причинили его зубы, царапающие ей ухо. Она не могла, не могла позволить ему думать так.

– Пожалуйста, вы должны знать…

Граф повернул голову. Она попыталась посмотреть ему в лицо, и он сделал самую ужасную вещь за все это время – он отпустил ее.

– Эдвард! Эдвард! Ради бога, пожалуйста, послушай меня! – Странно, но она в первый раз назвала его христианским именем.

Он размашисто зашагал по садовой дорожке. Она побежала за ним, ее глаза слепили слезы, и она споткнулась о выбившийся

кирпич.

Эдвард остановился при звуке падения, все еще стоя к ней спиной.

– Такие слезы, Анна. Ты можешь их вызывать по желанию, как крокодил? – И потом – так тихо, что она могла только вообразить это: – Там были другие мужчины?

Он ушел.

Анна смотрела, как он исчез за калиткой. Ее грудь сжимала рвущая боль. У нее мелькнула смутная мысль, что она поранилась при падении. Но затем она услышала гортанный, скрежещущий звук, и холодная маленькая часть ее мозга зафиксировала, какой странный шум производил ее плач.

Какое скорое, какое суровое наказание последовало за отступление от степенной вдовьей жизни. Все правила и предупреждения, писаные и неписаные, которым ее учили, когда она росла, фактически осуществились. Хотя она предполагала, что наказания за ее проступок не предвидели моралисты Литтл-Бэттлфорда. Нет, ее судьба была гораздо хуже, чем разоблачение и осуждение. Ее наказанием стала ненависть Эдварда. Это и осознание того, что она поехала в Лондон только ради секса. Теперь это всегда будет с ним. Эдвард! Она желала мужчину, а не физиологический акт. Казалось, что она лгала себе, так же как лгала и ему. Как иронично прийти наконец к пониманию этого, когда теперь вокруг нее сплошные руины.

Анна не знала, как долго она лежала там; ее старое коричневое платье промокло. Когда ее рыдания стихли, полуденное небо затянули облака. Она, опираясь на обе руки, встала в коленопреклоненную позу, а потом поднялась на ноги. Она пошатнулась, но удержала равновесие. Одна рука держалась за стену сада для поддержки. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Затем подняла лопату.

Скоро она пойдет домой и расскажет матушке Рен, что у нее больше нет работы. Она останется в одиноком доме сегодня ночью и на тысячи ночей после этого на всю оставшуюся жизнь.

А сейчас она просто сажала розы.

***

Фелисити приложила ткань, смоченную фиалковой водой, себе на лоб. Она удалилась в маленькую утреннюю комнату, место, которое обычно приносило ей некоторое удовлетворение, особенно когда она думала о том, сколько стоило навести в ней новый блеск. Цена одного только парчового диванчика канареечного цвета покрыла бы расходы на еду и одежду семьи Рен в течение пяти лет. Но в тот момент ее голова просто раскалывалась.

Дела шли неважно.

Реджинальд слонялся по дому и стонал, что у его призовой кобылы случился выкидыш. Чилли уехал обратно в Лондон в дурном настроении, потому что она не рассказала ему об Анне и графе. И этот самый граф оказался раздражающе туп на званом вечере. Определенно,

большинство мужчин, которых она знала, имели те или иные пробелы, но она не представляла, что лорд Свартингэм такой тупица. Мужчина, казалось, не понял, на что она намекала. Как ей убедить его заставить Анну молчать, если он слишком глуп, чтобы понять, что его шантажируют.

Фелисити вздрогнула.

Не шантаж – это звучало слишком неуклюже. Стимул – вот так лучше. У лорда Свартингэма был стимул остановить Анну, чтобы она не болтала о прошлых грешках Фелисити по всей деревне.

В этот момент хлопнула дверь и младшая из двух ее дочерей, Синтия, прискакала в комнату. За ней следовала ее сестра, Кристина, более умеренным шагом.

– Маман, – сказала Кристина. – Нэнни говорит, что мы должны получить твое разрешение, чтобы пойти в лавку сладостей в городе. Можно?

– Палочки из перечной мяты! – Синтия прыгала вокруг диванчика, на котором лежала Фелисити. – Лимонные леденцы! Рахат-лукум! – Странно, но младшая дочь очень во многом напоминала Реджинальда.

– Пожалуйста, прекрати это, Синтия, – сказала Фелисити. – У маман болит голова.

– Я сожалею, маман, – ответила Кристина без тени сожаления в голосе. – Мы уйдем, как только получим твое разрешение. – Она лукаво улыбнулась.

– Мамино разрешение! Мамино разрешение! – пропела Синтия.

– Да! – сказала Фелисити. – Да, у вас есть мое разрешение.

– Ура! Ура! – Синтия выбежала из комнаты, тряхнув за спиной рыжими волосами.

Это зрелище заставило Фелисити нахмуриться. Рыжие волосы Синтии были проклятием ее жизни.

– Спасибо, маман. – Кристина аккуратно закрыла дверь.

Фелисити застонала и позвонила, чтобы ей принесли еще туалетной воды. Зачем только она написала эту разоблачающую записку в порыве сентиментальности? И о чем думал Питер, сохранив этот медальон? Мужчины и в самом деле идиоты.

Она прижала пальцами ткань у себя на лбу. Возможно, лорд Свартингэм действительно не знал, о чем она говорила. Он показался ей озадаченным, когда она сказала, что они оба знают леди, с которой он встречался в «Гроте Афродиты». И если он действительно не знал ее…

Фелисити села, и ткань упала на пол. Если он не знал женщину, значит, она пыталась шантажировать не того человека.

***

На следующее утро Анна стояла на коленях в своем маленьком-садике позади дома. У нее не хватило духу рассказать матушке Рен, что она потеряла работу.

Прошлым вечером она поздно прибыла домой, и ей не хотелось говорить об этом сегодня утром. Лучше не спешить, потому что эта новость только вызовет вопросы, на которые она не сможет ответить. Видимо, ей нужно набраться смелости, чтобы извиниться перед Эдвардом. Но это тоже могло подождать, пока она зализывает раны. Именно это она и делала, работая сегодня в саду. Такие земные дела, как уход за овощами и запах свежевскопанной земли, приносили нечто вроде облегчения.