В объятиях принцессы
Шрифт:
Повозка подпрыгнула, и Луиза открыла глаза. Утреннее солнце, проникающее сквозь решетки, отбрасывало длинные тени на лицо герцога. Со всех сторон маршировали стражники – их было не меньше двадцати, – а возглавлял процессию офицер на вороном коне.
Олимпия был изобретательным человеком, очень энергичным для своих лет, а Сомертон – сильным и хитрым. Но что могли сделать двое невооруженных мужчин, ослабленных недельным пребыванием в Хольштайнской тюрьме, против двадцати революционеров.
– Это безнадежно, да? – тихо спросила
– Ничего подобного. Мы просто ждем подходящей возможности, чтобы нанести удар, – ответил Сомертон.
Олимпия встрепенулся:
– Кто тут упомянул о безнадежности? Ничего подобного. Перед тобой вечная жизнь. Жемчужные ворота, летающие ангелы и все такое. Лично я… в предвкушении. Наконец-то будут получены ответы на множество философских вопросов. Но, скажу честно, у меня есть и более практический вопрос для тебя, Луиза. Он уже довольно давно не дает мне покоя.
– О чем вы, дядя?
– Этот праздник. Не кажется ли он тебе каким-то папистским? Неужели твоему народу нравится идолопоклонство? Ведь эти люди – хорошие, честные протестанты.
Луиза улыбнулась:
– Святой Августин – покровитель пивоваров. Мы могли бы отказаться от латинских месс и розариев, но вопрос об отказе от Святого Августина никогда даже не возникал.
– Вот как, значит, пивовары. Понимаю. – Олимпия закрыл глаза и откинулся назад, прислонившись к стенке повозки. – Теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что Августин был немного кальвинистом. – Мгновением позже герцог добавил: – Когда все сказано и сделано.
– Он сошел с ума, – прошептала Луиза на ухо мужу.
– Приехали, – сказал Сомертон.
Луиза выпрямилась и оглянулась. Над стенками повозки почти ничего не было видно. Сверху обзору мешала решетка. Да и улочка была очень узкой и потому казалась темной. И еще вокруг было очень тихо. Даже солдаты вроде бы замерли, сдерживая дыхание.
– Какого черта? – пробормотал Сомертон, тщетно стараясь что-нибудь увидеть.
Куда подевались все горожане? Вероятно, собрались на площади. Луиза слышала негромкий гул голосов, он доносился, как из тоннеля, – далекий и приглушенный.
Она сжала кулаки. Сидящий рядом с ней Сомертон напрягся. Его израненное лицо было сосредоточенным: он прислушивался к цокоту копыт коня офицера, который медленно приближался.
Цоканье прекратилось, и последовал звук удара сапог о камни – офицер спешился. Лязгнул металл – он достал из ножен меч.
Вот как! Он собирается убить их здесь. Таков план Гюнтера. Он хочет привезти на площадь мертвые тела, чтобы не рисковать. Ведь народ может попытаться освободить принцессу.
Спасения нет.
Дверца повозки располагалась с правой стороны, как раз напротив Олимпии. Сомертон придвинулся ближе. Взглянув на Луизу, он жестом приказал ей оставаться на месте.
Олимпия не шевельнулся. Его лицо оставалось в тени, но Луизе показалось, что его глаза закрыты. Спит он, что ли?
Шаги офицера
Солдаты молча стояли вокруг повозки.
А Луизу вдруг охватила паника, воспламенившая кровь. Она не сводила глаз с Сомертона, стараясь впитать его спокойную решимость.
Это не может быть конец.
Что она сделала с этим восхитительным мужчиной?
«Не паникуй! Прекрати панику!»
Если ей суждено умереть, она примет смерть достойно. Умрет рядом с мужем, который пожертвовал ради нее всем. Его черные глаза смотрели пристально и спокойно. Он не сдастся без боя.
«Я люблю тебя».
Но говорить об этом уже поздно. Она опоздала на много часов и дней. Эти слова надо было произнести во Фьезоле, в маленьком коттедже с белыми стенами и красной черепичной крышей, когда они лежали в постели обнаженные, когда занимались любовью. Тогда это было просто.
«Я люблю тебя».
Скорее всего он не сказал бы того же ей. Нет, он, наверное, вообще не ответил бы. Но он бы знал.
Офицер остановился. Луиза прижалась к стене.
Раздался громкий лязг. Дверца распахнулась.
В тот же миг Сомертон метнулся вперед и, словно огромный снаряд, врезался в грудь немецкого офицера.
Луиза устремилась за ним.
– Беги! – крикнул он. Но она не могла бежать, не могла покинуть его.
Он сошелся с противником в смертельной схватке – через мгновение оба упали и покатились по мостовой. С головы офицера слетела шляпа. Один из солдат поднял ее.
Силы были неравными. Сомертон – крупнее, агрессивнее, кровожаднее, сражался с отчаянием обреченного. А немец только оборонялся. Довольно быстро граф прижал противника спиной к камням и, приподнявшись над ним, замахнулся, чтобы нанести смертельный удар. Но его кулак замер в воздухе.
– Так-то лучше, – сказал офицер на безупречном английском языке, выдававшем в нем выпускника Итона и завсегдатая лондонских клубов. – Не могли бы вы убрать кулак, мой друг, пока никто не пострадал.
За спиной Луизы жалобно скрипнула повозка. Это Олимпия выбрался на солнечный свет и теперь довольно потягивался.
– Гатерфилд? – сказал он и широко зевнул. – Наконец-то.
– У нас не так много времени, – сказал маркиз Гатерфилд, отряхивая мундир. Он кивнул в сторону двери ближайшего дома: – Там моя жена. Она готова и ждет. У нее есть одежда для Луизы. Ваше высочество?
Луиза сделала шаг вперед, слегка покраснев. Она была необычайно привлекательной в грязной рубашке и штанах, с торчащими во все стороны короткими волосами. Сомертон прищурился, наблюдая, как неправдоподобно красивый маркиз Гатерфилд поклонился и поцеловал ей руку. Его светло-каштановые волосы на солнце казались золотистыми. Он напомнил Сомертону другого златовласого Адониса, которого он всем сердцем ненавидел.