В одном лице
Шрифт:
Слова Ларри могли бы вызвать у кого-то новый приступ скорби по убитому президенту — или, напротив, заставить слушателя ощутить себя жертвой кораблекрушения на чуждом берегу, омываемом волнами патриотизма. Ларри было все равно; если он считал что-то правдой, он говорил это вслух. Но прямота Ларри не отталкивала меня.
Однако где-то в середине речи Ларри в ресторан вошла Эсмеральда. Она говорила мне, что не может есть перед выступлением, так что я знал, что она еще не ела, — зато она выпила белого вина — не лучшая мысль, на пустой-то желудок. Сначала Эсмеральда села у барной стойки, заливаясь
— Твоя девушка пришла — отведи ее лучше домой, — сказал мне Карл. — Она на кухне.
Ларри неплохо владел немецким; он понял, что сказал мне Карл.
— Билл, это твоя дублерша сопрано? — спросил меня Ларри. — Посади ее к нам, мы ее развеселим! — предложил он. (Я в этом весьма сомневался; я был уверен, что разговор о смерти американской культуры не развеселит Эсмеральду.)
Так Ларри все-таки увидел Эсмеральду — когда мы с ней шли к дверям ресторана.
— Оставь гомиков на меня, — сказал Карл. — Я разделю с тобой чаевые. Отведи девушку домой, Билл.
— Меня, кажется, вырвет, если я буду и дальше смотреть телевизор, — сказала мне Эсмеральда. Она слегка покачивалась на табурете. Я знал, что ее, скорее всего, вырвет в любом случае — из-за белого вина. Нам предстояло пройти всю Рингштрассе до Швиндгассе — со стороны мы, вероятно, будем смотреться несуразно, но я надеялся, что прогулка пойдет ей на пользу.
— Необыкновенно хорошенькая леди Макбет, — услышал я слова Ларри, когда выводил Эсмеральду из ресторана. — Я все еще думаю насчет того курса, юный писатель! — крикнул мне Ларри, когда мы выходили.
— Кажется, меня все-таки вырвет, — как раз говорила мне Эсмеральда.
Было уже поздно, когда мы добрались до Швиндгассе. Эсмеральду вырвало, когда мы пересекали Карлсплац, но когда мы дошли до квартиры, она сказала, что чувствует себя получше. Хозяйка и ее сварливая собачка уже легли спать; свет в гостиной не горел, и телевизор был выключен — а может, все они, вместе с телевизором, были так же мертвы, как Джей-Эф-Кей.
— Только не Верди, — сказала Эсмеральда, увидев, что я с задумчивым видом стою у граммофона.
Я выбрал Джоан Сазерленд в ее «знаковой роли»; я знал, как Эсмеральда любит «Лючию ди Ламмермур» — эту пластинку я и поставил, негромко.
— Билли, сегодня у тебя счастливая ночь — и у меня тоже. У меня тоже никогда не было вагинального секса. И не важно, если я и забеременею. Если дублерша запорола свой выход, на этом все — можно ставить точку, — сказала Эсмеральда; она умылась и почистила зубы, но кажется, была еще немного пьяна.
— Не сходи с ума, — сказал я ей. — Важно, что ты можешь забеременеть. У тебя будет еще много шансов, Эсмеральда.
— Слушай, ты хочешь попробовать или нет? — спросила меня Эсмеральда. — Я хочу попробовать в вагину, Билли, — я прошу тебя, господи ты боже мой! Я хочу знать, каково это!
— А-а.
Конечно, я надел презерватив;
Так это и произошло. В ту ночь, когда умер наш президент, я впервые занялся вагинальным сексом — и мне правда, правда понравилось. Кажется, как раз во время сцены безумия Лючии у Эсмеральды случился очень громкий оргазм; честно говоря, я так и не понял, кто из них двоих взял ми-бемоль: Джоан Сазерленд или Эсмеральда. В этот раз мои уши не были защищены; я едва расслышал лай хозяйкиной собачки — так звенело у меня в ушах.
— Черт подери! — услышал я голос Эсмеральды. — Это было потрясающе!
Я сам был потрясен (и испытывал облегчение); мне не просто правда, правда понравилось — я был в восторге! Был ли этот вид секса не хуже (или лучше), чем анальный? Он был другим. В дипломатических целях я всегда говорю — когда меня спрашивают, — что анальный и вагинальный секс мне нравятся «одинаково». Все мои страхи относительно вагин оказались необоснованными.
Но, увы, я несколько затормозил с ответом на ее «Черт подери!» и «Это было потрясающе!» — я размышлял о том, как мне понравилось, но не произнес этого вслух.
— Билли? — спросила Эсмеральда. — А тебе как? Тебе понравилось?
Знаете, не только у писателей есть такая проблема, но для писателей это правда, правда больной вопрос; наш так называемый ход мысли, хоть он и беззвучен, совершенно невозможно остановить.
— Точно не бальная зала, — сказал я. И это после всего, что пришлось пережить в тот день бедной Эсмеральде.
— Не что? — спросила она.
— А, это просто так говорят у нас в Вермонте! — быстро выпалил я. — Просто бессмыслица какая-то, правда. Я даже не уверен, что именно означает это «не бальная зала».
— Но почему ты сказал что-то негативное? — спросила меня Эсмеральда. — «Точно не» что угодно звучит негативно, «точно не бальная зала» похоже на сильное разочарование, Билли.
— Нет, нет — я не разочарован. Я в восторге от твоей вагины! — вскричал я. Сварливая собачка снова гавкнула; Лючия начала повторяться — она вернулась к началу, где была еще доверчивой юной невестой, которую так легко было выбить из колеи.
— Я не «бальная зала» — как будто я всего лишь какой-нибудь спортзал или кухня или вроде того, — сказала Эсмеральда. Затем настала очередь слез — слез по Кеннеди, по ее единственному шансу стать основным сопрано, по ее неоцененной вагине — целого потока слез.
Невозможно взять назад слова «точно не бальная зала»; это просто-напросто не то, что следует произносить после первого вагинального секса. Конечно, я не мог взять назад и то, что заявил Эсмеральде об ее увлечении политикой — о ее недостаточном стремлении сделаться сопрано.