В одном немецком городке
Шрифт:
Аллертон продолжал глядеть на Тернера.
— Ну, хоть откуда он взялся?
— Из города под названием Лондон, — ответил де Лилл.
— А из какой части города Лондона?
— Из министерства сельского и рыбного хозяйства.
— Врете вы все.
— Ну, в таком случае из министерства иностранных дел. Неужели трудно догадаться?
— Надолго он тут?
— Проездом.
— А надолго проездом?
— Ну, вы же знаете, что такое визиты.
— Я знаю, что такое его визиты, — сказал Аллертон. — Он ищейка. — Его тусклые желтые глаза медленно оглядели Тернера и отметили
— Проваливайте-ка отсюда, Сэм, — сказал де Лилл.
Аллертон расхохотался. Смех у него был какой-то жуткий, безрадостный, больной, к тому же он и в самом деле, видимо, вызвал у него боль, потому что Аллертон вдруг опустился на стул и длинно выругался. Черные жирные волосы его подпрыгивали, разметавшись, как плохо причесанный парик, огромный живот подрагивал, свисая над перетягивавшим его ремнем.
— Ну, Питер, как же поживает наш друг Людвиг Зибкрон? Следит за тем, чтобы мы остались целы и невредимы? Спасает империю?
Не произнеся ни слова, Тернер и де Лилл поднялись и направились через лужайку к стоянке машин.
— Эй, кстати, а вы слыхали новости? — крикнул им вслед Аллертон.
— Какие новости?
— Эх, ребята, ни черта вы не знаете! Федеральный министр иностранных дел только что вылетел в Москву. Переговоры на высшем уровне для заключения советско-германского торгового соглашения. Немцы вступают в СЭВ и подписывают Варшавский договор. Все, чтобы угодить Карфельду и спутать карты в Брюсселе. Британию — вон, Россию — милости просим, Раппальский договор — только на этот раз о ненападении. Что скажете на это?
— Скажем, что вы врун, каких мало, — заявил де Лилл.
— Приятно чувствовать, что ты нравишься, — намеренно сюсюкая, как гомосексуалист, отпарировал Аллертон. — Только не говори мне, радость моя, что этого никогда не будет, потому что в один прекрасный день это произойдет. В один прекрасный день они на это пойдут. Вынуждены будут. Врежут мамочке по шее и найдут себе нового папочку для своего фатерланда. Но это будет, уж конечно, не Запад. Верно? Так кто же это будет? — И, повысив голос, поскольку они уже отошли от него, он заорал: — Вот чего вы, дурачье, не понимаете! Карфельд — единственный человек в Германии, который говорит правду: «холодная война» окончена. Всем это ясно, кроме вонючих дипломатов! — Последний его залп настиг их, когда они уже закрывали дверцы машины: — А впрочем, все это не страшно, дорогулечки, — донеслось до них. — Теперь мы можем спать спокойно, раз Тернер с нами!
Маленькая спортивная машина медленно продвигалась мимо стерильно
— Этот лифт…— сказал вдруг Тернер,-…в посольстве… Он давно вышел из строя?
— Бог ты мой, кто помнит, когда что случилось? Где-то в середине апреля, должно быть.
— Вы уверены?
— Вы все думаете насчет тележки? Она ведь тоже исчезла в середине апреля!
— А вы догадливы, — заметил Тернер. — Даже очень.
— А вы допускаете непоправимую ошибку, если считаете себя великим специалистом, — парировал де Лилл с неожиданной силой, которую Тернер однажды уже подметил в нем. — И не воображайте себя человеком в белом халате, а всех нас — подопытными кроликами. — Он резко свернул в сторону, чтобы не столкнуться с грузовиком, и за их спиной тотчас яростно завизжали тормоза. — Я спасаю вашу шкуру, хотя вы, возможно, этого и не замечаете. — Он улыбнулся. — Не сердитесь. Просто Зибкрон действует мне на нервы — вот и все.
— У него в дневнике стоит буква «П», — неожиданно сказал Тернер. — Запись сделана после рождества: «Встретиться с П. Пригласить П. на обед». И больше никаких упоминаний об этом П. Ведь это мог быть Прашко.
— Мог.
— Какие министерства расположены в Бад-Годесберге?
— Строительства, науки, здравоохранения. Насколько мне известно, только эти три.
— Он ездил туда на совещание каждый четверг во второй половине дня. В какое из этих министерств он мог ездить?
Де Лилл остановил машину у светофора. Сверху на них хмуро смотрел Карфельд, похожий на циклопа: один глаз у него был содран чьей-то возмущенной рукой.
— Не думаю, чтобы он ездил на какие-либо совещания, — осторожно предположил де Лилл. — Во всяком случае, в последнее время.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что сказал.
— Послушайте…
— А кто вам говорил, что он ездит на совещания?
— Медоуз. Причем Медоуз слышал это от самого Лео. Лео сказал ему, что он ездит каждую неделю на совещания по договоренности с Брэдфилдом. Это как-то связано с финансовыми претензиями немецких граждан.
— О господи, — еле слышно пробормотал де Лилл. Он вывернул машину влево, пропуская вперед сигналивший ему белый «порш».
— Что значит «о господи»?
— Сам не знаю. Но, наверно, не то, что вы думаете. Никаких совещаний не было. Во всяком случае, таких, на которых должен был присутствовать Лео. Ни в Бад-Годесберге, ни где-либо еще, ни по четвергам, ни по каким— либо другим дням. До приезда Роули он, правда, бывал на совещаниях низшего звена в министерстве строительства. Там обсуждались частные контракты на восстановление домов, поврежденных во время маневров союзных войск. И Лео утверждал их.