В огне аргентинского танго

Алюшина Татьяна Александровна

В одну из пятниц Протасов специально приехал пораньше, освободив полдня, чтобы самому сходить с ребенком к следующему врачу, которого им порекомендовали, и подробно его расспросить. Но когда он поднялся за Алисой в квартиру, то обнаружил страшный переполох в доме – Ольга кричала что-то неразборчивое, няня пыталась сунуть ей в руки стакан с водой, а Алиса лежала на диване, прижимая к носику полотенце.

– Оля, замолчи! – приказал жестко Протасов. Жена тут же перестала причитать. – Что случилось?

– Ее вдруг

закачало, она равновесие потеряла, а потом у нее пошла кровь из носа, и мы никак ее остановить не могли! – расплакалась Ольга.

– Так. Ясно! – резюмировал Протасов и тут же набрал телефон Ивана Константиновича.

Через час дежурный водитель министерства привез Глебу домой направление на обследование из клиники Минпромторга в Центральную детскую клиническую больницу. А еще через час Алису с Ольгой уже оформили в стационар.

Через неделю им сообщили диагноз – острая хроническая лейкемия! Быстротечный острый лейкоз. И объяснили, что у их дочери болезнь развивалась стремительно, почему – никто не знает!

Алису перевели в детский онкоцентр, и началась страшная гонка в борьбе со смертью. Они предпринимали все, что могли – все препараты, химиотерапию, лучевую терапию. Алиса лежала в лучшем Центре страны, и ею занимались лучшие врачи страны, но…

Протасов практически жил в двух местах – на заводе и в онкоцентре рядом с дочерью, мотаясь между городами и большую часть работы делая, сидя на заднем сиденье машины.

Они с Ольгой настроили ребенка на операцию по трансплантации костного мозга, и донора для Алисы нашли, операция прошла успешно, но… но ожидаемой ремиссии не наступило.

Глеб не сдавался! Рассматривал любые варианты – снова курс лечения и новая операция, хоть в Израиле, хоть в Германии, где угодно, любые новые препараты и методики…

– Бесполезно, – качал головой лечащий врач ребенка, глядя на родителей бездонными от горя и боли глазами. – Это только мучить ее. Мы будем поддерживать Алису на препаратах до…

– Вы должны попробовать еще что-нибудь! – требовал Протасов.

Он договорился в израильской клинике и слетал туда сам, привезя для консультации все данные истории болезни дочери, но и там врачи скорбно покачали головами и развели руками. Потом была Германия, но и там ему подтвердили выводы коллег…

Как правило, доктора оберегали родителей от присутствия при смерти их детей, но Протасов категорически отмел все доводы и резоны и находился рядом с доченькой до самого конца. Ольга вынести этого не могла, у нее случилась тяжелейшая истерика.

Маленькая совсем, его пятилетняя доченька, иссушенная и замученная болезнью, лежала на кровати, подключенная к аппаратам, с иглой капельницы в ручке, в красивом платочке, прикрывавшем облысевшую головку, и прижимала к себе кукол Катю и Соню. Она почти все время спала или теряла сознание, двигаться у нее не осталось никаких силенок.

Глеб

сидел рядом, держал ее за ручку и, не отрываясь, смотрел на нее. Она вдруг открыла глаза и посмотрела прямо на него ясным, осмысленным и чистым взглядом, из которого исчезла куда-то боль, ставшая привычной за эти страшные месяцы.

– Солнце встает над Аргентиной, – тихо по-испански сказала она, вспомнив цитату из одной книжки, что он часто читал ей.

– И блистает под ним бриллиантом она, – продолжил Протасов цитату, придвинувшись к ней совсем близко, погладил по головке и поцеловал в лобик.

– Я просто усну, да, папочка, – по-русски не спросила, утвердила она и улыбнулась ему мудрой, уже потусторонней улыбкой. – Усну и увижу твою прекрасную Аргентину. И все красивое увижу.

– Да, детка, – снова поцеловал ее Глеб и пообещал: – Ты просто уснешь и увидишь разные красивые страны и города, моря, океаны и горы.

– И виноградники, про которые ты рассказывал, – улыбалась она.

Протасов умирал вместе со своим ребенком в этот момент, и просил и ждал своей смерти, как освобождения, – он просто хотел быть рядом с ней. Всегда. И все. Просто с ней!

– Ты не плачь, папочка, – попросила она его, провела тонюсенькими слабыми пальчиками по его щеке, и он тут же прижал к себе эту ладошку. – Мне не больно. И совсем не страшно. Не плачь.

– Я не буду, милая, обещаю, – улыбнулся он ей и поцеловал ладошку.

– Когда у тебя родятся другие детки, я буду за ними присматривать, и с ними ничего не случится. Я ведь буду их старшей сестричкой и буду их любить, – говорила она совершенно серьезно.

А Протасов испугался, что она начала бредить от боли, и уже наметанным за время ее болезни и знающим взглядом быстро проверил поступление препарата и глянул на показатели аппаратуры.

– Конечно, старшей, – подтвердил он, удостоверившись, что все показатели в порядке.

– Папочка, я тебя люблю, – сказала она, закрывая глазки.

– Я тоже тебя люблю, детка. Очень, – он прижался губами к ее лобику.

Внутри у него все дрожало от горя и рвущихся, душивших его слез, но железной волей он не давал им вырваться наружу. Он поцеловал ее щечки и еще раз в лобик, погладил по головке.

– Папочка, – прошептала она, не открывая глазок, – не бойся за меня. Это не страшно.

Больше она ничего не говорила и уже не приходила в себя. Алиса умерла у него на руках через несколько часов, все эти часы он гладил и гладил ее по головке, держал ее ладошки и пел ей шепотом старинную испанскую колыбельную. К утру, когда Алисы не стало, он поседел.

Обколотая препаратами Ольга приняла известие о смерти дочери достаточно спокойно, но когда Глеб привез ее домой, у нее случился нервный срыв. Она билась в истерике и кричала:

– Это из-за тебя она умерла! Из-за твоей проклятой работы!