В огне повенчанные. Рассказы
Шрифт:
Костя проснулся сразу же, как только Галина дотронулась до его плеча. Вытянув ноги и опершись на ладони, он сидел на траве и испуганно смотрел по сторонам — никак не мог понять, где он находится.
— Да проснись же, Костя! — тормошила его за плечо Галина. — Нам сейчас надо идти. Ты что так смотришь на меня — не узнаешь?
Цепкая детская память моментально восстановила события прожитого дня и ночи.
Поеживаясь, Костя встал, тревожно огляделся.
— Где Балетка?
— Не знаю. Наверное, удрал куда-то раздобывать пищу. А вообще-то,
Костя горько вздохнул и ничего не ответил.
Сон Степаниды Архиповны был чутким. Она проснулась, как только услышала голос Галины.
— Ну что, доченька?
— Поезда не скоро будут — пути разбиты. Придется выбираться отсюда на машинах.
— А где они, машины-то?
— Комендант велел идти к военкому города. Говорит, сегодня будут отправлять детдомовских детей. Ну и наших заодно, может, прихватят. А там, глядишь, и для нас местечко найдется.
Старуха сделала неловкое движение, пытаясь встать с девочкой на руках, но слабые ноги не слушались. Галина легко подхватила с коленей Степаниды Архиповны девочку и протянула старушке руку.
До военкомата их вызвался проводить без дела слонявшийся по дворику мальчишка лет двенадцати, обросший, грязный, с цыпками на босых ногах. Дорогой он рассказал, что вот уже две недели ходит на станцию встречать мать с отцом, которые десятого июня уехали во Львов, и до сих пор их все нет и нет. Ни самих, ни письма. А уже давно должны вернуться.
— А с кем же ты сейчас живешь?
— А ни с кем.
— А что же тебя мать с отцом не взяли во Львов? — расспрашивала мальчугана Галина.
— А я был в пионерлагере на Черном море, в «Артеке». На город одну путевку дали.
— Это за что же тебе-то? Поди, отличник?
— Нет, я не круглый отличник. Я зимой предотвратил крушение поезда. Об этом даже в «Пионерской правде» писали. Правда, чуть сам под поезд не попал. Только шапку под колеса затянуло.
Кое-где на пыльных, грязных улицах разрывами бомб были вырваны из земли телеграфные столбы. Они лежали поперек дороги и на дощатых тротуарах.
— А вашего щенка утащил цыган, — сказал вдруг мальчишка и взглянул на Костю. и)
— Какой цыган? — Костя остановился.
— Красноармеец. Пути они тут ремонтируют. Самый злой. Я хотел вас разбудить, да побоялся — отлупит.
— А зачем он ему? — спросила Галина.
— А кто его знает? А он такой. На руку нечистый.
— Как же ты питаешься? — продолжала свой paсспрос Галина, время от времени посматривая на исхудалое лицо мальчишки с большими впалыми глазами, в которых затаилась недетская усталость.
— Соседка иногда приносит еду. Но они сами собираются в эвакуацию.
— И ты с ними?
— Нет, я буду ждать папку с. мамкой. С запада поезда идут. Должны же они когда-нибудь приехать. Говорят, на западе с билетами плохо.
— А откуда ты знаешь, что с билетами там плохо? — спросила Галина, а сама подумала: «Наверное,
Дорогой девочка проснулась. Не сразу поняла, почему ее несет на руках чужая женщина. Ища кого-то глазами и не находя, заплакала. Галина принялась успокаивать ее.
Оставшийся путь до военкомата девочка шла пешком, уцепившись за палец Галины. Боязливо поглядывая по сторонам, своим детским умом девочка старалась понять, что случилось в ее жизни, почему все так внезапно изменилось.
— Где мама? — захныкала девочка и принялась пухлой грязной ладошкой размазывать по щекам слезы.
От кого-то Галина слышала или где-то читала, что смерть близких дети, по своей несмышлености, переносят гораздо легче, чем взрослые, так как многого еще не понимают.
И когда девочка, хныча, снова позвала маму, Галина остановилась и, склонившись над ней, ответила внешне спокойно и твердо, хотя это кажущееся спокойствие стоило ей большого душевного напряжения:
— Олечка, твоя мама умерла… Ты же сама видела, мы вчера ее похоронили у дороги, где пашу машину разбомбили немцы. Ты это помнишь?.. Ведь ты не забудешь, где погибла твоя мама?
— Нет, не забуду… Они плохие… Они стреляют… — картавила девочка. — Мы больше туда не поедем, там страшно…
— А ты не забудешь, Олечка, где похоронили твоего братика?
— Его положили с мамой.
— Запомни это, Оленька, на всю жизнь: братика твоего и маму похоронили у дороги, в одной могиле. — Галина говорила с трудом, ее душили подступавшие к горлу спазмы.
Когда свернули в переулок, мальчишка остановился и пальцем показал на приземистый кирпичный домик:
— Вот военкомат… А я живу вон там, в Кузяевской слободе. — Мальчишка был рад, что сослужил доброе дело, и теперь не знал, что ему дальше делать: идти со своими подопечными в военкомат или возвращаться на вокзал.
— Ты сегодня ел, мальчик? — спросила Галина, заметив, что лицо их проводника вдруг заметно погрустнело.
— Да еще рано… — под нос себе буркнул мальчишка. — Сейчас в «Артеке» еще спят.
— А вчера когда ел? — допытывалась Галина.
— А я ем с солдатами… Они сегодня ночью такую бомбу неразорвавшуюся нашли, что даже подходить к ней боятся. Саперов ждут.
Военкомат размещался в старом, приплюснутом к земле домишке, построенном не одно и не два столетия назад. На небольшом захламленном дворе военкомата к коновязи были привязаны три оседланные лошади. Под телегами, у колес, роясь в конском навозе, рыскали вездесущие воробьи, ничуть не боясь лошадей, которые смачно похрустывали овсом. В самом углу двора стояла видавшая виды, обшарпанная, до самой крыши кабины в ошметках высохшей серой грязи, старенькая полуторка, под которой на спине лежал с разводным ключом в руках шофер. Время от времени, дрыгая ногами, он на чем свет стоит костил кого-то.