В окружении
Шрифт:
было трудно понять.
– Не надо что?
Дилан облизал свои губы, а затем ответил с отстраненностью, которую я никогда не
слышал от него прежде.
– Не прикасайся ко мне.
И Господи, в этом заключался такой удар, что я сравнил бы с выстрелом пули прямо в
долбанное сердце. Я хотел потребовать «почему», но судя по тому, как он держался,
готовился к удару, я решил, что должен послушать его.
– Хорошо, я не буду, – ответил я, пытаясь сдержать свои
просто хочу поговорить.
– О чем? – выплюнул он, и арктический холод от его слов дал трещину сомнений в
том, что я всегда считал нерушимым основанием между нами двумя. – О том, как моя мать
заявилась на самое большое развлекательное шоу и рассказала всему миру, что отсидела в
тюрьме за наркотики и продажный секс? Или о том факте, что она только что заявила, что ты
встречаешься со шлюхой–золотоискателем?
– Дилан, – сказал я, желая заверить его, что мне плевать на все это, но он не закончил.
Это как будто чека, которую сняли с гранаты в его руке, и взрыв был неизбежен.
– Ну? – спросил он, его брови взлетели так высоко, почти до линии роста волос. – О
чем, Эйс? Что из этого ты предпочтешь обсудить в первую очередь? Потому что и то, и то
кажется мне довольно занимательным.
– Эй, все будет в порядке. Мы можем…
– В порядке? – спросил он, и звук который последовал дальше, был уродливым и
искаженным. Задушенный смех. – Каким образом все будет в порядке?
Я был готов объяснить сотни способов, идей и сценариев, которые проносились в
моей голове в течении того эпизода. Но когда он сделал два шага, возвращаясь ко мне, нос к
носу, а его глаза прищурились, я растерял все свои слова.
– Знаешь, что я ненавижу? – спросил он, и тот факт, что он не дожидался моего ответа,
давал мне понять, что он бросил это даже не в качестве вопроса, больше как фактическим
заявлением. – Я ненавижу то, что я единственный, кто разрушил твою жизнь.
– Дилан…
– Что? Даже не пытайся отрицать. Еще тогда, когда мы вышли из «Syn», твоя карьера
подвергалась удару за ударом. Твоя жизнь превратилась в цирк, который ты всегда говорил
мне, что ненавидишь больше всегго, а теперь еще и это. Теперь все будут считать, что ты
спишь с сыном какой–то обдолбанной шлюхи, и тайно гадать, как далеко мои «чары»
распространяются…в постели, например? Кто знает, что Бренда будет рассказывать людям?
В каком–то смысле, тебе стоит остановиться и спросить себя самого, что ты делаешь вместе
со мной? Почему ты со мной? Едва ли кажется это стоит того для тебя, учитывая, где я
нахожусь.
Мне не
эти слова были подпитаны досадой и неспособностью повлиять как–то на то, что только что
произошло. Я проходил через такое множество раз, и лучшее, что я мог сделать для него –
позволить ему обдумать это так, как ему было нужно.
Однако это не остановило меня от того, чтобы потянуться за его локтем, теперь, когда
он был так близко для прикосновения, но Дилан покачал головой и выругался.
– Мне нужно немного пространства, – сказал он, отступая.
Я отпустил его и хотел умолять его не уходить. Но если он хотел, я не собирался
вставать у него на пути. Он развернулся и направился по коридору, его плечи теперь
осунулись, вероятно, под весом, который только что опустился на них, и перед тем, как он
исчез, он оглянулся на меня и сказал:
– Я буду наверху. Просто…подумай о том, что я сказал.
Когда Дилан исчез из виду, я знал, что тут не о чем думать. Но еще я понимал, что
ничего не изменит моего мнения о мужчине, который только что поднялся наверх, чтобы
побыть один в нашей спальне.
Глава 27.
_______________
Магия какая–то.
Я не знал, как долго лежал здесь, в постели Эйса, но когда дневной свет поглотила
темнота, а ночь пробралась сквозь огромные окна и загнала солнце в тень, я скинул обувь и
перекатился на бок, обнимая подушку под своей щекой, как будто она была якорем
реальности, после всего, что произошло сегодня. Это, должно быть, какой–то ужасный
кошмар. Да?
Несколько раз я пытался закрыть глаза и провалиться в забытье сна, но каждый раз
мой мозг проматывал интервью снова и проигрывал его под моими веками. Затем я быстро
вспоминал, как просил Эйс бросить мою жалкую задницу, пока не стало слишком поздно, и
воспоминания выражения его лица, после того, как эти слова вырвались из моего рта,
вызывали во мне желание провалиться сквозь землю снова и снова. Трудно поверить во все
произошедшее, когда только прошлой ночью мы праздновали, но я понимал по тупой боли в
моей груди, что придется.
Я не имел представления, где Эйс. Все, что я знал, – он сделал так, как просил я, и дал
мне пространства. И теперь злость, растерянность и боль скомпоновались до онемения в
моем теле, что я мог думать только об одном человеке, который мог вернуть меня к жизни.