В омут с головой

Ефремова Марина

Алешка поднялся с колен. Чувство полной безысходности охватило его. Он сел на диван, обхватив голову руками, облокотился ими о колени, ругая себя последними словами и ощущая, что все кончено. Он обидел ее, она никогда не простит его, не сможет. Неловкими своими действиями он только укрепил самые страшные ее страхи.

Он поднялся, прикусив нижнюю губу, покачал головой, ладонью обтер лицо, как бы сметая невидимую паутину. Подошел к столу, залпом выпил уже остывшую чашку чая и направился к выходу. В коридоре неопределенно

потоптался на месте и громко сказал:

— Я пойду, уже поздно.

Открылась дверь комнаты, в проеме показалась Лина. У нее были слегка встревоженные глаза. Она прижимала руки к груди. На ней был коротенький домашний халатик. Она опустила глаза и тихо проговорила:

— Как ты доберешься? Поздно и далеко.

Он подошел к ней и, не глядя на нее, сказал:

— Ничего, доберусь как-нибудь.

Наконец он решился посмотреть на Лину, но она стояла, опустив глаза. Тогда он обнял ее, притянул голову к своей груди и прошептал:

— Прости меня, я не хотел.

— Ничего, — сказала она, поднимая на него глаза, и спросила: — Очень страшно?

— Нет, — помотал головой Алешка, обеими руками взяв ее голову и повернув к себе лицом. — Я просто на миг ощутил твою боль. Бедная моя, сколько же тебе пришлось вынести!

Он продолжал обнимать ее, но она слегка отстранилась, сказав:

— Я постелю тебе на веранде, не уходи. Поздно уже.

Конечно же, ему не хотелось уходить, и он кивнул, соглашаясь. Лина ушла в глубь комнаты, включила свет. Это, очевидно, ее комната, решил Алексей. Здесь стоял письменный стол с компьютером, небольшой диванчик «американка», одна стена была целиком заставлена полками с книгами. Над столом висели фотографии, на которых были Лина и ее подруги. На одной Алешка узнал мать Лины, Веру Юрьевну, и ее отчима — доктора Брахманова.

Пока Алешка рассматривал снимки, Лина достала из комода чистое постельное белье, одеяло, подушку и вышла из комнаты. Он пошел за ней. На веранде горел свет, Лина быстро и ловко управлялась с его постелью. Она уже положила простыню, быстро надела наволочку, взбила подушку, положила в изголовье, потом повернулась к Алешке и проговорила:

— Терпеть не могу надевать пододеяльник, поможешь мне?

Она развернула пододеяльник во всю его величину, перехватила за вертикальные углы и в таком виде протянула Алешке:

— Держи!

Он исполнил ее приказание — стоял, высоко подняв руки и разводя в разные стороны углы пододеяльника. Лина посмотрела на эту композицию, тихонько прыснула, решив, что ей не достать до Алешки, и пододвинула к нему табурет. Взобралась на него и развернула одеяло. Взяла его тоже за два противоположных угла и просунула в отверстие пододеяльника. Там нащупала Алешкины руки, державшие пододеяльник, совместила углы одеяла с углами пододеяльника и снова приказала:

— Теперь держи так!

— Держу, — сказал он и ухватил ее за пальцы.

— Не меня! — сказала

она, пытаясь высвободить пальцы из цепких Алешкиных рук. Алешка опустил руки вниз, чтобы видеть глаза Лины. Она стола над ним, ее глаза излучали безмерную нежность и ласку. Алешка все еще держал ее руки, он не хотел их отпускать. А она и не собиралась от него отбиваться. Не разжимая рук, он обнял ее, и она оказалась завернутой в одеяло с пододеяльником. Руки ее оказались у него за спиной. Он легонько поднял ее на руки и опустил вниз. Их глаза вновь встретились, их губы нашли друг друга и слились в неистовом поцелуе.

Закутанная в одеяло. Лина не смогла принять устойчивое вертикальное положение, покачнулась, Алешка качнулся в такт с ней. Лина попыталась высвободить руки, но эти движения только усугубили их неустойчивое положение, и завершилось все оглушительным падением на пол. Но это не охладило их пыл, а наоборот, теперь ничего не мешало, и они отдались во власть охвативших их чувств.

То, что произошло дальше, не поддается никакому здравому осмыслению. Алешка, как безумный, целовал Лину, потом с таким же остервенением рвал одежду на ней и на себе, разбрасывая все в разные стороны, освобождая дорогу к ее телу. Она тихонько постанывала, повторяя еле слышным шепотом: «Алешенька, любимый».

Он рычал, не говоря ни слова. Он забыл в этот момент, что умеет разговаривать, он чувствовал себя большим и сильным зверем и упивался своим звериным неистовством. Он был жаден до ласк, он утолял свою жажду, он чувствовал, что никогда еще не хотел так ни одну женщину. Он желал только одного — не просто испить воды из этого источника, а выпить его до дна.

Внезапно до его затуманенного сознания донесся крик — резкий и пронзительный настолько, что вывел его из оцепенения. Кричала Лина. До него медленно доходило, что он сделал что-то не так.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что именно заставило ее так закричать. Алешка не был новичком в отношениях с женщинами. Познавший женщину еще в ранней юности, досконально изучивший технику секса, дважды женатый и успевший разочароваться в любви, он впервые в жизни встретился с девственницей. Поэтому отпустил ее, приподнялся, пытаясь заглянуть в глаза. Она лежала, закрыв лицо ладонями. Под ней, на белом пододеяльнике, так и оставшемся не надетым на одеяло, расползалось красное пятно.

Алешка обессиленно опустился рядом с Линой, потом приподнялся, переполз к ней поближе, уткнулся лицом в грудь и прошептал:

— Прости.

Она опустила руки и молча лежала. По ее щекам текли капельки слез, но она улыбалась. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:

— Почему ты мне не сказала?

Она поднялась, отерла слезы, подобрала свой халатик и улыбнулась.

— А как об этом говорить? — И, не дожидаясь ответа, добавила: — И если бы я тебе сказала, ты бы, пожалуй, струсил.