В осаде
Шрифт:
Скрипнула дверь, где-то близко раздался голос Мироши, на пол лёг косой четырёхугольник света из раскрытой двери столовой.
Лиза вырвалась и скользнула в свою комнату. Бросившись на диван, она всхлипнула, улыбнулась и прислушалась.
В столовой громко разговаривали, смеялся милый парень Кривозуб, и Мария тоже смеялась. Над чем это они?.. Ещё один голос донёсся до Лизы, голос размягчённый и одновременно рассудительный, напоминавший, что пора ехать. Этот незнакомый голос был голосом Алексея Смолина. Значит, он заторопился уходить?.. Ну, и пусть… Пусть…
Униженная
— Погоди, Гаврюша, — прозвучал голос Алексея.
Несмелые шаги остановились у её двери. Он стоял и прислушивался так же, как она. Потом постучал и приоткрыл дверь.
— Нельзя, — испуганно вскрикнула Лиза, придерживая дверь.
— Почему, Лиза? — удручённо пробормотал Алексей. — Я хочу проститься с вами. Мы должны попасть на штабную машину в два часа… Разве вы не можете впустить меня? На минутку?
Она молчала, упираясь руками в дверь, на которую Алексей тихо, но упорно нажимал с другой стороны.
— Разве я обидел вас, Лиза? — Он вдруг очень ласково усмехнулся и просунул в щель руку. — Ну, дайте лапку и не сердитесь. Я ведь очень по-хорошему..
Она отпустила дверь, он вошёл и сам прикрыл её за собою. Она прижалась к этому чужому, желанному человеку и заплакала, а он виновато шептал, подхватывая её слёзы мягкими и теперь только нежными губами:
— Ну, вот… я же любя… и постараюсь скоро приехать… и буду писать… это же хорошо, что я тебя нашёл…
Алексей приглаживал её растрепавшиеся волосы и с волнением сознавал, что эта почти незнакомая девушка, которую он почтительно идеализировал издали, вдруг оказалась очень близкой, земной и, должно быть, по-прежнему несчастливой, и что такая — она бесконечно дорога ему.
— Береги себя, — прошептала Лиза, вздрогнув от промелькнувшей тревожной мысли.
— Ну, вот! Мне теперь тебя беречь нужно… А значит — воевать.
— Когда это кончится, боже мой! — со злостью сказала она.
Мимо двери прожужжал карманный фонарик, Кривозуб вздохнул под самой дверью:
— Кажется, мне придётся возвращаться одному.
— Да, ваши ряды поредели на пятьдесят процентов, — сказала Мария.
— Иду, иду! — крикнул Алексей и в последний раз с острой тоской поцеловал Лизу.
Она вышла проводить его, счастливая, грустная, с подпухшими губами. Кривозуб метнул было в её лицо луч фонарика, но тотчас отвел его и забыл приготовленную шутку.
— Береги себя, — повторила Лиза.
Ей было совершенно безразлично, что её слышат и видят другие.
11
Добираться до батальона Самохина можно было только ходами сообщений, где после недавних дождей нога уходила в грязь по щиколотку, или под покровом темноты. На этой проклятой равнине все просматривалось и простреливалось насквозь.
Каменский дождался начала короткой северной ночи и со своим связным пошёл к Самохину напрямик, по дымящемуся испарениями полю, взрытому снарядами. Итти было легко, и тёплый сырой воздух был приятен.
Они
— Товарищ майор, переждать бы, — сказал связной.
Новое звание было ещё непривычно и веселило Каменского. Он ответил шутливо:
— Роса большая, товарищ Егоров, сидеть мокро, а стоять скучно. Может, доберёмся?
— Оно, конечно, правильнее переждать, но можно и добраться, — сказал связной и, пригнув голову, пошёл вперёд уверенной походкой охотника, привычного к ходьбе без дорог.
Связной нравился Каменскому и возвращал его к заботившим его мыслям о полученном пополнении.
Пополнение состояло из ленинградцев (отчасти вновь призванных, отчасти вернувшихся из госпиталей) и из новобранцев-сибиряков. Ленинградцы были физически слабы, на всех в большей или меньшей степени сказалась голодная зима. Но у них выработались те незаменимые для бойца душевные качества, которые Каменский коротко определял словами «ленинградская школа». Сибиряки никогда не видали фронта, войны, бомбёжек, но зато были здоровенными людьми, силачами и хорошими работниками, выносливыми ходоками и меткими стрелками. Из них получались ловкие разведчики и прекрасные снайперы, да и к любому другому делу они приноравливались быстро. Беда была в том, что учить новых бойцов методам современного боя приходилось на ходу, в боевой обстановке, а предстоявшие бои на этой проклятой болотистой равнине против врага, построившего за зиму основательные укрепления, требовали не только смелости, но и уменья. Приняв полк, Каменский с первого дня направил все силы своих офицеров на обучение бойцов и с особым пристрастием «вцепился» в младших командиров. Именно их умение и сообразительность определяли исход любой, самой продуманной и хорошо руководимой сверху операции.
— Товарищ майор, тут скорее надо бы, — почему-то шопотом сказал связной у насыпи.
Пригнувшись, они вскарабкались наверх и скатились вниз. Каменский слышал, как вокруг посвистывали пули, ввинчиваясь в песок.
— И чего он пули тратит втёмную? — возмутился связной. И предложил: — Давайте-ка теперь в траншею. Вернее будет.
Мины рвались бессистемно, то ближе, то дальше. На равнине, даже в сумерках, человек чувствовал себя открытой мишенью. Добежав до хода сообщения, они спрыгнули в месиво жидкой грязи.
— Ничего, теперь недалеко, — утешал связной. — Шагайте по моему следу, товарищ майор, может, легче будет.
Мина разорвалась совсем близко, осколки провизжали над их головами.
— Накрылись бы мы наверху, — сказал связной. — Лучше уж грязь месить.
— И верно: лучше, — согласился Каменский. — Жизнь ещё пригодится.
Как всегда, когда смерть пролетала мимо него, он с томительной и благодарной нежностью вспомнил Марию. Ему казалось, что он очень долго ждал её, так долго, что любовь её пришла к нему, как нечаянный подарок. Всего три вечера и три ночи они провели вместе… Как она побледнела, узнав, что он наутро уезжает в полк! А простилась с ним легко, будто он уезжал не на фронт, а в мирную командировку..