В осаде
Шрифт:
Алексей вошёл в маленькую комнатку, где всё — от нарядной кровати до безделушек на комоде — говорило о том, что здесь живёт девушка. На кровати лежал осунувшийся за день, лихорадочно возбуждённый Носов. Ему было трудно говорить. Алексей наклонился и выслушал его прерывистый шопот. Носов считал, что танк надо отремонтировать на месте и увести своим ходом; и старался обстоятельно объяснить, что и как нужно для этого сделать.
Уверив раненого, что всё будет сделано, Алексей вышел в общую комнату, где его ждали с ужином. И бок и рука снова заныли, есть не хотелось. Но он с благодарностью
— Зато меня встретили бранью, — сказала Шура.
Приглядевшись, он понял, что она совсем не сердится на него за давешнюю грубость.
Она стала расспрашивать, что можно сделать для спасения танка, и Алексей пересказал предложение Носова.
Шура накинула пальто и спокойно сказала:
— Посидите, я сбегаю за папой.
Отца Шуры Алексей узнал только по пулемётным лентам, перетянувшим грудь, да по старчески приветливому голосу. Он совсем не был стареньким папой, за которым, по словам Шуры, надо было приглядывать, чтоб не простудился и к немцам не попал. Это был старик высокого роста и крепкого телосложения, подчёркнутого осанкой, полной достоинства. Лицо его, несмотря на глубокие морщины, дышало здоровьем и силой, а в живых карих, как у Шуры, глазах горели такие же золотые искорки.
— Марков, — представился он, энергично пожав протянутую Алексеем руку. — Я уж думал! — сразу заговорил он, отводя лишние объяснения. — Мы с утра прикидываем. И — прикидывай, не прикидывай — выход один: починить на месте. Смотаться туда ночью, осмотреть, поработать, если что нужно в заводе делать — сделать, потом ползти снова и кончать.
— Весь путь под огнём, — предупредил Алексей.
— Путь паршивый, да и там не слаще, — согласился Марков. — Но другого выхода ведь нету?
Жена его подошла и тихо спросила:
— Кто пойдёт?
— Самому придётся. Кого же тут пошлёшь?
Она спросила так же тихо и ровно:
— Что приготовить тебе?
— Да вроде ничего. Рукавицы дай, удобнее ползти будет. Фонарь возьму. Да найди кусок брезента, чтобы затемниться.
Шура громко вздохнула, будто всхлипнула. Даже следа недавнего румянца не осталось на её побледневших щеках. Расширенные глаза её были прикованы к отцу.
— Папа, — сказала она, — я пойду с тобою, а?
— Только тебя мне не хватало там, — ответил отец и мимоходом погладил её по волосам. — Солдатик!..
В полной темноте Марков, Шура, Алексей и Серёжа Пегов миновали окопы первой линии и поползли вперёд.
— Здесь, — сказал Марков и подтолкнул Алексея в канавку.
Они лежали, пользуясь вспышками ракет, чтобы рассмотреть пространство, отделяющее их от танка. Потом Марков и Сергей вскинули на спины тяжёлые мешки и молча поползли в темноту. Прошло больше часу. Шура лежала совсем рядом, но Алексей чувствовал себя виноватым перед нею и не решался заговорить. Немцы вдруг открыли шквальный огонь. Снаряды падали возле танка и по всему пустырю, у окопов и за ними. Алексей и Шура скатились на дно канавы, но Алексею пришлось прикрикнуть на неё, чтобы она не выглядывала. Затем огонь стал затихать,
— Он не поползёт обратно, пока огонь, — сказала Шура. И попросила: — Дайте мне гранату, товарищ Смолин!
— Зачем?
— Если что случится… я поползу к нему.
— Ну, знаете, девушка! — возмущённо воскликнул Алексей. — Вы что ж — за подлеца меня считаете?
— Вы ранены, — просто сказала Шура. — И вы командир. А я тут каждую кочку знаю, это же наш огород, а дальше черника растёт, я тут всё облазила.
Снаряд упал за ними, возле самого дома Марковых. Слышно было, как посыпались стёкла.
Ну, вот, — сказала Шура, — теперь мёрзнуть придётся.
— Вам бы уехать, — сказал Алексей. — Чорт знает что! Пожилая женщина и девушка живут на переднем крае!
— А папа? — возразила она. — Да и куда же мы поедем?
Она вдруг приподнялась и схватила Алексея за руку. Он чувствовал на ладони её острые ноготки. Ноготки то вонзались до боли в кожу, то отрывались, то снова вонзались…
— Возвращается!
Сколько ни вглядывался Алексей, он не видел ничего, кроме чёрной бугристой земли.
— Да нет же… Вам показалось.
Острые ноготки снова вонзились в его ладонь. Два снаряда разорвались между ними и танком. Канавку запорошило землёй. Шура приподнялась ещё выше, облегчённо вздохнула и отняла руку.
— Ползёт, — сказала она. — Огородом ползёт…
Новый взрыв осыпал их землёй.
— Папа! — крикнула Шура, стряхивая землю с шапки. — Папа, сюда!
Теперь Алексей тоже видел быстро, не по-стариковски ползущую фигуру. Марков дополз до канавки и скатился в неё, хрипло дыша. Он не мог говорить и только погладил дочь по спине. Шура всхлипнула и прижалась щекой к его грязной руке.
— Сделаем, — сказал он, отдышавшись. — Беги-ка в завод к Егорычу, снеси вот это, пусть сварит. Он поймёт. И лётом — обратно. Я пока отдохну.
Уже перед рассветом Марков пополз вторично к танку, и на этот раз с ним пополз Алексей. Шура с тревогой вскрикнула: «И вы?..», а потом дала на прощанье руку и шепнула: «У меня рука лёгкая…»
Пока Марков с помощью Алексея и Пегова закончил ремонт танка, стало уже совсем светло. Алексей успел закрыть люк и пробраться на место водителя, когда немцы открыли огонь. Но мотор послушно заурчал, танк сразу рванулся на предельной скорости и помчался по пустырю замысловатыми зигзагами, мешая прицельному обстрелу.
А затем, увидев смело поднявшуюся навстречу девичью фигурку, Алексей испытал короткую минутку гордости и торжества. Короткую потому, что яркая вспышка огня сверкнула перед ним, а когда дым и пыль осели, Шура лежала лицом вниз, безжизненно раскинув руки…
Алексей заставил себя вспомнить, что он — командир и должен продолжать своё воинское дело, то-есть в данном случае укрыть машину, посадить на связь радиста и затребовать от Яковенко нового водителя вместо Носова, а затем связаться со штабом отряда и подготовиться к совместным действиям, так как немцы, конечно, возобновят атаки… Он стал делать всё, что следовало, и это было для него самым трудным испытанием за всю войну.