В осаде
Шрифт:
— Санька… — и тут же дернулся. — Предатель!
Клешков наклонился к самому его уху.
— Володь, идти сможешь?
Гуляев выругался, попробовал поднять голову. Клешков распорол веревку на его руках, помог сесть.
— Володь, не перебивай, — сказал он, — слушай внимательно.
Он быстро и четко пересказал ему все, что узнал о планах подполья и повстанцев, потом поднял, поставил его и попросил пройти. Гуляев мотнул головой и чуть не упал. Но сказал, что дойдет.
— Иди, — сказал Клешков, — только вот что… Кто там в доме? Что за шум?
— Налетчики, — невнятно пробормотал Гуляев, — купца моего
Клешков увидел, как Гуляев, шатаясь, двинулся к саду. Он подождал, пока тот дойдет деревьев, послушал удаляющийся хруп листьев под его сапогами и, невесомо ступая, двинулся к двери дома. Щепа и листья поскрипывали под ногами. В доме слышен был шум, возня. Он подобрался к полуоткрытой двери, выдвинул вперед руку с наганом и, отведя дверь, ступил внутрь дома.
Уже в передней слышно было, как вскрикивает и стонет женщина за дверью, как невыносимо хрипит кто-то еще, как переговариваются весело напряженными голосами несколько мужчин. Клешков помедлил было перед дверью, но хрип вдруг усилился настолько, что он не выдержал, рванул дверь и остановился в ней.
В комнате горели свечи, в их свете видна была привязанная к креслу светловолосая женщина. В углу над сидевшим на полу мужчиной в гимнастерке стоял широкоплечий малый в тужурке и кепке. Его обрез был уперт в темя сидевшего. Трое других толпились над кем-то привязанным ко второму креслу, и один из них, самый высокий, все время спрашивал приглушенным голосом:
— Надумал колоться, падло? Нет? — потом они что-то делали, хрип усиливался. И снова свирепый голос высокого спрашивал: — Развяжешь язык, старая портянка? Нет?
Дверь была полуотворена, она не скрипнула, и в течение, может быть, нескольких секунд, но секунд настолько долгих, что казались нескончаемыми, Клешков был свидетелем пыток. Первой его заметила женщина и осеклась в крике. От этого оглянулся парень в кожанке и, дернувшись, вскинул свой обрез. Клешков выстрелил в него и тут же, присев на колено, выпустил все патроны в обернувшихся от кресла. Трое упали мертвыми, а длинный попытался подняться. Но военный, сидевший в углу, подбежал к нему и выстрелил в голову из обреза, перехваченного у рухнувшего бандита.
— Вовремя вы, — сказал военный, и Клешков узнал в нем руководителя городского подполья.
Не теряя времени, военный развязал женщину и старика. Старик был настолько черен лицом, что Клешков думал, что он сейчас умрет от разрыва сердца. Он сидел, ухватившись за ручки кресла, и прерывисто дышал.
— Онуфрий Никитич, надо уходить! — сказал ему военный. — Выстрелы слышали в городе, скоро буду! гости. Нина, как вы там?
— Я готова, — глухо отозвалась женщина. — Надо проверить постояльца.
Затопали шаги. Клешков с наганом и военный с обрезом кинулись к двери. Вломился дьякон.
— Живы? — завопил он оглушительно. — Спаси господи! Целы!
— Поздненько являешься, Дормидонт, — опустил обрез военный. — Если бы не этот человек, — кивнул он на Клешкова, — нам бы здесь могилку наверняка заготовили. Видел, кто припожаловал?
Дьякон подошел к мертвецам, поглядел и часто закрестился.
— Помилуй господи, сам Фитиль.
— То-то и оно. Я говорил вам и Князеву, нельзя связываться со шпаной. Так и вышло.
— Учтем, господин ротмистр.
— Где твои люди?
— Ожидают
— Адъютант Хрена?
— Там же.
— Уходим немедленно. Передай своим ребятам, чтобы проводили обоих, и этого, — он указал на Клешкова, — и того, за город. Задерживать никого не будем. Побратались в деле. Уходить немедленно.
Дьякон исчез.
Во время их разговора женщина пропадала куда-то и теперь возникла в дверях.
— Его нет!
— Нет? — переспросил военный. — Тогда бегом! Уходим!
Все выскочили в прихожую, старика вела женщина.
Военный быстро натянул шинель, нахлобучил фуражку.
— Сигналы остаются прежними, — сказал он Клешкову, — сроки тоже. Нас, конечно, будут искать, но, надеюсь, не сыщут. Через двое суток начинаем. До встречи.
Клешков выскочил во двор, за ним вышли и остальные. У ограды темнела кучка людей, слышался негромкий разговор. Когда Клешков подошел, один из молодчиков при дьяконе подал ему пальто и шапку.
— Бегом! — гаркнул дьякон. И сам первый пустился тяжеловатой трусцой. Кругом гудел и гнулся сад, абсолютная темнота обступала их. Шелест, шорох, треск сухих веток. По садам, среди бреха собак они уходили к окраине. Сады были, как леса. Клешков думал о Гуляеве, о том, как будет действовать Бубнич.
С утра мело. Холода и снег, неожиданные в в этих местах в начале ноября, опрокинулись на городок. С вечера эскадрон Сякина выступил. Движение это постарались сделать неприметным. Всадники группами и по одному съезжались к монастырю, во дворе его пристраивались к своим взводам. Гуляев, получивший задание быть при Сякине, ездил рядом с комэском, как привязанный. Бубнич появился около полуночи, перед самым выступлением. Он поговорил с Сякиным и обратился к эскадронцам с небольшой речью.
— Товарищи! — сказал он, оглядывая длинный строй всадников, по флангам которого стояли две тачанки. — Между исполкомом и вами были недоразумения. Возможно, что мы не смогли сделать для вас всего, чтобы отдых ваш после госпиталя был по-настоящему здоровым. Но вы сами знаете, товарищи, идет революция. Она вокруг — и среди лесов, и болот, идет в ранах, ошибках, в тифу, но идет! — Бубнич приподнялся на стременах. — И она требует от вас, от революционных бойцов, чтобы вы забыли все ошибки ее и обиды, она требует от вас пролить кровь и спасти ее, как вы это не раз уже делали! Она ждет вашей помощи, товарищи!
— Да-ешь! — заревели эскадронцы, и Сякин, секанув коня плетью, помчался по рыхлому снегу к дальним воротам монастыря, за ним по одному вытянулся эскадрон. По плану, принятому после сообщения Гуляева, эскадрон должен был обрубить одно из щупалец, охватывающих город: встретить и уничтожить обходный отряд Хрена. Тот самый, что должен был напасть на защитников города с тыла.
Шли несколько часов. Кони вязли в рыхлом и вязком снегу, всадники кутались в бурки. Метель неожиданно улеглась. Ветер шуршал в хвое сосен. Лесная тропа между болот выводила к широкой поляне. Последние всадники подъезжали к бугру. Сякин негромко отдавал приказы. Багровый шар солнца запутался в переплетениях голых ветвей. Лошади оставляли глубокие следы в снегу, и поляна казалась огромным бумажным листом, на котором были нанесены письмена какого-то неведомого народа гигантов. Всадники ежились от ветра. К Сякину и Бубничу подскакали разведчики.