В ожидании дождя
Шрифт:
Должно быть, в комнате был установлен интерком, или же прислуга стояла прямо за дверью, потому что стоило ему произнести эти слова, как дверь кабинета открылась и в комнату вошла невысокого роста женщина. На подносе она несла изящный медный сервиз на три персоны, выполненный в индийском стиле.
Женщине было за тридцать, и одета она была просто: в шорты и футболку. Короткие, мышиного цвета волосы торчали, как нестриженая трава на газоне. У нее была очень бледная и очень проблемная кожа: щеки и подбородок
Не глядя на нас, она поставила поднос на кофейный столик.
— Спасибо, Шивон, — сказала миссис Доу.
— Да, мэм. Что-нибудь еще?
Акцент у нее был еще сильнее, чем у моей матери. Такой акцент встречается только на севере, в холодных и серых городах, вечно, как тучами, накрытых дымом нефтеперерабатывающих заводов.
Доу промолчали. Они аккуратно расставили сервиз на столе: в одной плошке были сливки, в другой сахар, в третьей — чай, который они разлили по чашкам, таким изящным, что я ближе чем в миле от них и чихнуть побоялся бы.
Шивон ждала, тайком поглядывая на меня из-под опущенных ресниц.
Доктор Доу закончил чайную церемонию и поднес чашку к губам, но тут заметил, что я так и не притронулся к своей. Шивон все так же стояла слева от меня.
— Господи, Шивон, — сказал он, — ты можешь идти. — Он засмеялся. — Знаешь, ты выглядишь усталой. Почему бы тебе не отправиться домой? Сегодня нам твои услуги больше не понадобятся.
— Да, доктор, спасибо.
— Это тебе спасибо, — сказал он. — Чай просто замечательный.
Она сутулясь вышла, и, когда дверь за ней закрылась, доктор Доу сказал:
— Прекрасная девушка, просто прекрасная. Она у нас работает чуть ли не с того дня, как приехала сюда четырнадцать лет назад. Да… — мягко добавил он. — Итак, мистер Кензи, нам было очень интересно узнать, зачем вы расследуете смерть моей падчерицы, если расследовать там нечего? — Он сморщил нос, взглянул на меня поверх чашки и сделал глоток.
— Ну, вообще-то, сэр, — сказал я, подняв крышку с плошки со сливками, — меня больше интересует ее жизнь, особенно последние шесть месяцев.
— И почему же? — спросила Кэрри Доу.
Я налил в чашку чаю, добавил немного сахара и сливок. Где-то там моя мать сейчас переворачивалась в гробу — сливки добавляют в кофе, а в чай — молоко, и никак иначе.
— Она не произвела на меня впечатления человека, готового пойти на самоубийство, — сказал я.
— А разве не все мы к этому готовы? — спросила Кэрри Доу.
Я посмотрел на нее:
— Мэм?
— Ну разве в подходящих — или скорее неподходящих — условиях не все мы готовы пойти на самоубийство? Одна трагедия, вторая трагедия, вот и…
Миссис Доу внимательно смотрела на меня поверх чашки, и я, прежде чем ответить, отпил из
— Вполне возможно, — сказал я. — Но Карен покатилась по наклонной уж очень быстро.
— И к такому выводу вы пришли, поскольку близко ее знали? — сказал доктор Доу.
— Прошу прощения?
Он качнул чашкой в мою сторону:
— Вы были близки с моей падчерицей?
Я посмотрел на него, всем своим видом стараясь продемонстрировать непонимание, и он жизнерадостно приподнял брови.
— Да ладно вам, мистер Кензи. О покойных или хорошо, или ничего, но мы в курсе, что в последние несколько месяцев жизни Карен была, скажем так, неразборчива в интимных связях.
— С чего вы так решили?
— Она вела себя вызывающе, — сказала Кэрри Доу. — Не стеснялась в выражениях, чего раньше за ней не водилось. Пила, принимала наркотики. Печальное зрелище, и к тому же крайне… неоригинальное. Она даже моему мужу предложила свои, гхм, услуги.
Я посмотрел на доктора Доу. Он кивнул и поставил чашку на кофейный столик.
— О да, мистер Кензи. Каждый визит Карен оборачивался для нас какой-то пьесой Теннесси Уильямса.
— Вот с этой стороной ее характера я не сталкивался, — сказал я. — Мы общались до того, как с Дэвидом произошел несчастный случай.
Кэрри Доу спросила:
— И какой она вам показалась?
— Она мне показалась доброй, милой, и… да, возможно, чуть наивной, миссис Доу. Явно не из тех, кто прыгает со здания таможни.
Кэрри Доу надула губы и кивнула. Она глядела в пространство — мимо меня, мимо своего мужа, в точку где-то на стене. Отпила чаю — со звуком, напомнившим шелест осенних листьев.
— Это он вас послал? — спросила она наконец.
— А? Кто?
Она обернулась, устремив на меня взгляд своих холодных зеленых глаз:
— У нас больше ничего не осталось, мистер Кензи. Передайте ему это, будьте любезны.
Очень медленно я произнес:
— У меня нет ни малейшей идеи, что вы имеете в виду.
Она усмехнулась — очень тихо, словно звякнула музыкальная подвеска:
— Да все вы понимаете.
Но доктор Доу возразил:
— А может, и нет. Может, и нет.
Она взглянула на него, а затем они оба уставились на меня. Только сейчас я заметил в их глазах вежливую лихорадку, и от этого зрелища мне захотелось выскочить из собственной кожи, выпрыгнуть из окна и, стуча костями, рвануть куда подальше.
Доктор Доу сказал:
— Если вы пришли не вымогать деньги, мистер Кензи, то зачем?
Я обернулся к нему. В мягком свете, заливавшем кабинет, он выглядел больным.
— Я не уверен, что все, что произошло с вашей дочерью за несколько месяцев до ее смерти, было случайным.