В ожидании зимы
Шрифт:
Изящной уточкой она неспешно поплыла прочь, выбирая ножками в красивых сапожках места почище, а парень в отчаянии провожал её взглядом. Вдруг он заметил стоявшую в тени колымаги Цветанку и махнул ей рукой, подманивая:
«Эй, паренёк! Заработать хочешь? Подь сюды».
Цветанка, щурясь от ненавистного солнца, подошла. Возница полез себе под полу, выудил кошелёк и отсыпал ей в ладонь с десяток серебряников.
«Будь другом, посторожи повозку с конями, а?»
Цветанка звякнула деньгами, привередливо скривилась, прищёлкнула языком.
«А повозочка-то богатая, – окинула она оценивающим взглядом раззолоченную
Парень зарычал, сорвал с головы шапку, снова её яростно нахлобучил, оглянулся на уходившую девушку, а потом махнул рукой, отсыпал Цветанке ещё несколько монет и пообещал:
«Ладно! Вернусь – получишь столько же!»
«Ну вот, другое дело! Гулять так гулять», – усмехнулась воровка, а сама не могла отвести взгляд от Ивушки, которая, заслышав этот разговор, задержалась и обернулась с торжествующей усмешкой…
Похожа! До оторопи, до столбняка похожа, но… не она. А вот сапожки – точь-в-точь такие, какие купила Цветанка своей «ладушке-зазнобушке» в день знакомства.
Вскочив на козлы и взяв вожжи, воровка проводила взглядом удаляющуюся парочку. Возница вышагивал пышнохвостым петухом, раздуваясь от счастья, а Ивушка поглядывала на него снисходительно-благосклонно, опираясь на его руку и с глубокомысленным видом слушая его болтовню. Ей и невдомёк было, что оставшийся сторожить повозку «паренёк», закрыв измученные солнцем глаза, уплыл в овеянное летней истомой прошлое, дивясь тому, как легко сердце ныряло в сладкую печаль, а память воскрешала все звуки, запахи и виды. Серебристо-зелёные косы ив, дыхание расплавленного солнца на лениво текущей воде, а рядом – девушка, о которой и вспомнить-то было нечего, кроме красных сапожек да пухлых, ярких губ привередницы и сластёны. А всё ж вспоминалось что-то, и трещинка на сердце ныла, сочась янтарными слезами, которые сразу больно затвердевали, врастая в живую плоть.
Из чертога воспоминаний на землю Цветанку вернула запыхавшаяся девушка, подбежавшая к колымаге. На вкус воровки, она была довольно блёклой и заурядной – белокожей и светловолосой, с россыпью светло-рыжих веснушек. В её удлинённом лице с выпуклыми и круглыми, как плошки, глазами было что-то овечье. Мимо такой девицы Цветанка прошла бы равнодушно.
«Ты кто?» – удивлённо спросила девушка.
«А зачем тебе знать?» – чуть заметно усмехнулась воровка уголком губ.
«Поговори мне тут! – сердито и начальственно цыкнула на неё девица. – Где Живко?»
Ещё пару мгновений назад Цветанка была и душевно, и телесно скована устремлёнными в прошлое мыслями, а сейчас встряхнулась и ожила, придя в своё обычное напружиненное состояние готовности к любому подвоху. Мысли её тоже завертелись и забегали, как муравьи в муравейнике.
«Это ты про возницу спрашиваешь? – сообразила она. – Так отошёл он, а меня тут посторожить оставил».
«Куда он отошёл, охламон этакий? – ахнула девушка, сердясь ещё больше, отчего её лицо покрылось розовыми пятнами. – Ему ж велено тут быть неотлучно!»
«Не забавы ради, а токмо по надобности великой отлучился он, – отвесив с сиденья возницы шутовской поклон, ответила Цветанка. – Уж не серчай, госпожа!»
«Какая я тебе госпожа, – проворчала девушка. – Девка я на побегушках, а госпожа наша где-то меж торговых рядов, в толпе людской потерялась…
Цветанку насмешило то, как служанка по-своему истолковала её иносказательно-туманный ответ о причине отлучки возницы. Хлопнув себя по колену, она затряслась от хохота, а девушка уставилась на неё.
«Над чем потешаешься, зубастый? Ишь, клыки… какие… – Каждое последующее слово звучало тише предыдущего, а под конец служанка и вовсе попятилась, испуганно тараща на Цветанку свои круглые овечьи глаза и оступаясь на ровном месте, словно у неё подворачивались лодыжки. – Ай, ай, нелюдь!»
С этим воплем она бросилась бежать, а Цветанка, соскочив наземь, крикнула вслед:
«Да стой ты, дурёха!»
При желании она могла бы легко нагнать девушку, но для этого той требовалось быть намного красивее. Терять время в беготне за дурнушками с овечьими мордахами она не собиралась: гораздо больше её озадачила загадочная владелица колымаги, которую Цветанка ни разу не видела, но почему-то сразу захотела разыскать. Было ли тому виной её природное любопытство, а может, Птица-Грядущее пощекотала ей душу своим пером – как бы то ни было, воровка, соглашаясь покараулить колымагу, заранее не задумывала обмануть возницу. Она намеревалась честно дождаться его возвращения и получить вторую половину вознаграждения, но сейчас это показалось ей глупым и бесполезным занятием. Сиденье отталкивало её с напряжённой силой, словно сделанное из хмари, и воровка, грызя в раздумьях ногти, сперва отправилась бродить вокруг повозки. Обходя лошадей, она трепала их по шелковистым шеям и длинным, заплетённым в косички гривам, а они, чуя в ней зверя, шарахались и топали копытами.
«Ладно, ладно, будет вам, – проворчала она. – Стойте, где стоите, лошадушки, а мне надо сбегать… выяснить кое-что».
Бродя по торговым рядам, она соблазнилась яйцами. Ими торговал пузатый, коренастый мужичок, сытый, румяный и приветливый на вид.
«Яйцо куриное, яйцо утиное да гусиное! А для особых лакомок – перепелиное!» – зазывал он во всю свою здоровую и откормленную глотку.
Вспомнив, как она с ребятами разоряла гнёзда лесных пичуг и пила вкусные сырые яйца, воровка облизнулась – тем более, что завтрак уже давно растаял в её ненасытной утробе, а время, судя по всему, перевалило за обед. Да, ей срочно надо разыскать ту госпожу, но… гораздо удобнее делать это на сытый желудок, рассудила Цветанка.
Яйца были разложены по корзинкам и туескам – по одной, по две, по три, по четыре и по пять дюжин. Облюбовав трёхдюжинную корзинку с куриными яйцами, стоявшую с краю, Цветанка улучила момент, когда к прилавку подошла покупательница. Торговец осторожно, чтоб не разбить, отсчитывал яйца, а покупательница, пожилая женщина, до самых глаз закутанная в серый шерстяной платок, качала головой:
«Чтой-то мелковаты… Они точно из-под куры, а не воробья?»
«Обижаешь, матушка, – басил торговец. – Курочки откормленные, в холе и неге живут, петушок их топчет исправно. Пусть не крупные яички, да зато свеженькие, ныне утром снесены!»