В память о тебе

Калотай Дафна

Ее тон был сухим, деловым.

— Да, — избегая ее взгляда, ответил Григорий.

— Могу я показать фото Нине Ревской?

— Можете.

— А письма?

Он кивнул, внимательно глядя, как Дрю кладет фотографии к себе в сумку.

— Не волнуйтесь, — таким же деловым тоном заявила она. — Я не буду давить на нее: просто предложу взглянуть, а там посмотрим. Может, из этого что-то и получится.

На сердце у Григория было тяжело.

— Я на многое и не рассчитываю. У Ревской наверняка есть веские причины игнорировать все, связанное с кулоном. Не

думаю, что с вами она будет любезнее, чем со мной.

Дрю стояла слишком близко, и эта близость его нервировала.

— Кто знает, возможно, все наши старания ни к чему не приведут, — сказал он.

— А может, как раз наоборот.

Дрю смотрела ему прямо в глаза, и взгляд этот был таким же, как тогда, когда он держал ее руку в своей, когда прикасался к ее щеке.

Григорий решил вести себя осмотрительно и с кажущимся спокойствием протянул руку для рукопожатия. Пожав его руку, Дрю секунду помедлила и попрощалась.

Из коридора донесся голос Карлы, спрашивающей у Эвелины, где она сделала такую сногсшибательную прическу.

Внезапно Дрю подошла к нему вплотную, ее темные глаза стали просто огромными. Григорий обнял ее, и Дрю прижалась к нему. У него вырвалось приглушенное восклицание, похожее на стон.

В коридоре Эвелина сказала что-то, из-за чего Карла рассмеялась.

Дрю отступила назад, кивнула ему и быстро вышла за дверь.

Дни ожидания непомерно длинны.

После перевода Герша в лагерь Виктор и Нина частенько наведывались к Зое, которая решила не съезжать с квартиры мужа. От нее они узнавали последние новости.

Герша поместили в психиатрический реабилитационный лагерь, расположенный в Московской области. Зоя считала, что в этом заслуга ее эпистолярного таланта.

— Вполне приличное заведение, — делилась она впечатлениями после первой поездки туда. — Производит прекрасное впечатление, очень прогрессивные методы лечения.

— Почему его посадили в психиатрическую лечебницу? — спросила Нина. — Я не понимаю.

— Главврач сказал мне, что в его дневниках были какие-то записи об импрессионистах и Пикассо. Бедный Герш! Он просто запутался. Его надо перевоспитать. Вот и все. Место вполне приличное.

Лицо Виктора оставалось безучастным. Нина попыталась переубедить Зою. Почему преступлением считается писать об импрессионистах и Пикассо? Почему за такие пустяки отправляют в психушку?

— У меня и другая новость, — смущенно улыбаясь, сказала Зоя. Не дождавшись вопросов, она добавила: — Приговор уменьшили до пяти лет.

— Чудесно! — воскликнул Виктор. — Так скоро!

Чудесно?!Нина не согласилась. Толькопять лет жидкой каши по утрам, миски супа в полдень и хлеба с водой на ночь. Мама говорила, что так питался Нинин дядя, пока сидел в тюрьме. Ему тоже уменьшили срок. Распространенная уловка, в результате которой заключенный и его семья скорее благодарны власти, чем убиты горем или рассержены. В случае с дядей хватило и уменьшенного срока. Он так и не дожил до освобождения.

— Хорошее

место этот реабилитационный лагерь. Серьезно. У главврача — научная степень по психиатрии. Вся система там служит на благо пациента. Бедный Герш! Мне следовало раньше заметить симптомы болезни. Его взгляды с самого начала были довольно неадекватными, только я не понимала, что с ним происходит. Ничего. Его там вылечат.

«Она не верит тому, что говорит, — убеждала себя Нина. — Она притворяется. Точно-точно. Это словно спектакль, словно танец, который каждый из нас должен исполнять, тщательно подбирая правильные слова».

Казалось, Зоя и впрямь не понимала того, что для Нины с каждым прожитым днем становилось все яснее и яснее: арест и приговор Герша — это страшная, отвратительная шутка.

Спустя нескольких недель Нина, вернувшись после репетиции домой, застала Мадам за столом. На этот раз старуха не пересчитывала, как обычно, столовое серебро, а склонилась над открытой картонной коробкой. Внутри находились драгоценности — большие кусочки янтаря, оправленные в золото, словно конфеты в «золотой» фольге. Три украшения: кулон, серьги и браслет. Нине захотелось дотронуться до них, почувствовать их тяжесть на ладони.

Мадам улыбнулась.

— Их надо протереть.

— Ваши? Откуда они у вас?

Мадам постоянно жаловалась, что во время революции у нее украли почти все драгоценности. Единственно, что осталось, — жемчужное ожерелье, серьги и черепаховый гребешок, украшенный бриллиантами.

— Виктор принес.

— Виктор?

Нина склонилась поближе. Внутри янтарного камешка что-то было. Присмотревшись, она разглядела крошечных насекомых.

— Возьми мой лорнет, — протягивая украшение невестке, сказала Мадам.

При увеличении ясно стали видны малюсенькие крылья. Нина наставила лорнет на браслет. И там насекомые. Крошечная муха. А это какая-то моль. Тельце покрыто пушком. Крыльца настолько прозрачные, что почти не видны.

— Виктор их принес? — переспросила Нина.

Большую часть времени муж проводил в Переделкино на даче, отдыхал и работал. Нина надеялась, что перемена обстановки его немного взбодрит. После ареста Герша Виктор ходил мрачнее грозовой тучи и много пил. Она его не попрекала, но очень волновалась.

— Он спрятал драгоценности в моей комнате, — изобразив на лице притворный испуг, сказала Мадам. — Это тайна.

Было видно, что свекровь получает большое удовольствие от происходящего. Временами ей нравилось обижать невестку или ставить ее в затруднительное положение. На прошлой неделе, например, она отвернулась и тихим голосом, но так, чтобы было слышно, сказала: «Лилия была бы предпочтительнее». Злость накатила на Нину, но она сдержалась. «Что же делать», — успокаивала она себя. Куда важнее вздорного характера Мадам было то, что Виктор помнит о ней. До годовщины их свадьбы оставалось совсем немного. Сюрприза не получится, но это ничего. Куда важнее то, что Виктор в этот раз превзошел самого себя. Янтарные украшения, должно быть, ужасно дорогие. Как мило!