В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
Отдел техники безопасности, поддержанный руководством института, настоял на том, чтобы химические вещества, с которыми велась работа в лаборатории профессора Степанова, незамедлительно подверглись тщательному обследованию с точки зрения их воздействия на человеческий организм. Речь, собственно, шла о веществах двух типов — фосфорсодержащих кротонах и серосодержащих кетенах. Кротоны изучались в рамках многолетней традиционной тематики лаборатории, а к работам с кетенами приступили всего несколько лет назад.
Упомянутый отдел, взявший на себя заботу не только о здоровье специалистов,
Третьего июля, то есть на следующий день после случившегося, около десяти часов утра в комнату, где именно и произошла трагедия, явился некто Праведников Никодим Агрикалчевич — весьма энергичный, крепкого сложения товарищ средних лет, чтобы на месте происшествия опросить старшего научного сотрудника Валерия Николаевича Ласточку, временно исполняющего обязанности заведующего лабораторией, и младшего научного сотрудника Гурия Михайловича Каледина. Оба они последними видели Таганкова на рабочем месте.
Невысокий сухощавый голубоглазый блондин с дурашливыми манерами подростка, большой жизнелюб и страстотерпец, мечтатель и человек себе на уме, Ласточка, даже в качестве временного начальника, выглядел несколько нелепо рядом с рослым жилистым Калединым, мельком взглянув на которого только и подумаешь: какой же он все-таки недобрый! Если на голове старшего научного сотрудника неизменно торчал растрепанный пушистый хохолок, поминутно приминаемый и приглаживаемый, то густая, темная прядь над высоким шишкастым лбом и изборожденное глубокими морщинами лицо Каледина казались отлитыми из тяжелой бронзы. Подвижные желваки на резко очерченных скулах точно маленькие жернова ходили туда-сюда, будто пытаясь перемолоть крупные и мелкие неприятности, по злой иронии судьбы всюду подстерегавшие Гурия Михайловича. Он сильно сутулился и выглядел гораздо старше своих тридцати семи лет. Случалось, что оба сотрудника вместе отправлялись в командировку, и тогда молоденькая кассирша лунинского транспортного агентства выписывала «папаше» Каледину билет на нижнюю полку, а «молодому человеку» Ласточке неизменно доставалась верхняя. На самом же деле Гурий не являлся папашей ни в коей мере и ни в каком смысле, чего уж никак нельзя сказать о Валерии Николаевиче Ласточке.
Остальные обитатели комнаты не были свидетелями драматического события. Лаборантки в тот злополучный понедельник работали на овощной базе, а руководитель лаборатории, профессор Сергей Сергеевич Степанов, вместе со своей аспиранткой Инной Коллеговой еще накануне, в воскресенье, отправился на научную конференцию в Приэльбрусье.
— Так что вы можете сказать? — обратился
— Об Аскольде? Исключительно добросовестный, способный парень. Пришел к нам после окончания института…
Ласточка только на минуту задумался и уже продолжал тем невозмутимым, будничным тоном, каким сообщают о человеке, сию минуту и то лишь ненадолго покинувшем помещение:
— У нас он вполне успешно работал с кротонами…
— Ты объясни — почему, — прервал его Гурий.
— Почему? — как бы не понял замечания Валерий Николаевич.
— Потому что с кетенами ему не дали, — сквозь зубы процедил Гурий.
Посетитель явно раздражал его.
— Да что вас, собственно, интересует, Никодим Агрикалчевич?
Хохолок трепетал на затылке. Сквознячок был изрядный. Гудела вытяжная вентиляция. Позванивали на искусственном ветру подвешенные к проволочкам пластины из алюминиевой фольги.
— Ну всякие там недоразумения, столкновения, конфликты… Как случилось, что Таганкова не стало? Что его нет рядом с вами…
— Триэс житья ему не давал, — бешено скосив глаз, снова отрезал Гурий.
— Триэс? — встрепенулся посетитель.
— Видите ли, мы называем так нашего шефа, — поспешил смягчить ситуацию Ласточка, осуждающе взглянув на товарища. — Живем мы дружно, и все это не совсем так. Вернее, совсем не так. Погоди, Гурий…
Горьковатые химические испарения, насквозь пропитавшие комнату, целиком подавляли чуть сладковатый запах цветущих лип, просачивающийся из институтского парка сквозь открытую фрамугу окна.
— Ближе к вечеру, — рассказывал Ласточка, — перед самым концом рабочего дня мы услышали, как у Аскольда что-то упало…
— Как же, упало! Просто взял и шарахнул колбу о кафель. Хватит, сказал, надоело.
— Так и сказал? — оживился и как бы даже чему-то обрадовался посетитель, сверля глазами-буравчиками говорящего. — А что именно, не уточнил?
— Да все осточертело! — рявкнул Каледин. — Эта история с Инной. Кротоны. Кетены. Безденежье. Вообще, сколько можно?
— Преувеличиваешь, — возразил Ласточка.
— А по-моему, он молодец.
Никодим Агрикалчевич Праведников своим четким мелким почерком записывал все новые данные.
— Помолчи, Гурий. Очень прошу. Не то говоришь. Во-первых, не колбу, а пипетку… Случайно… Никакого скандала. Что ты в самом деле? Подумаешь. С кем не бывает? Устал человек. Конец рабочего дня. В отпуск пора. Ну а потом… Потом вымыл руки, снял халат и ушел.
Ласточка задумчиво посмотрел на открытую фрамугу, чем-то напоминавшую взведенную мышеловку.
— Как? Прямо туда? — удивился Никодим Агрикалчевич.
На его загорелой, похожей на спелый орех лысине выступила испарина, левая бровь поднялась.
Каледин кивнул в ту же сторону, как бы подтверждая слова сотрудника.
Посетитель отер пот чистым, аккуратно сложенным носовым платком и с недоверием взглянул на затянутое металлической сеткой окно, выходившее в институтский сад. Ничего, впрочем, примечательного, кроме нескольких белых бабочек, порхавших снаружи, он не заметил.