В перерывах суеты

Барщевский Михаил Юрьевич

Именно об этом я и хочу вам рассказать.

Мне шестьдесят пять лет. Я — врач. Нейрохирург. Доктор наук, профессор, академик Российской Академии медицинских наук. Директор института нейрохирургии, в котором ежедневно спасают жизни десятков человек.

Вы спросите, какое это имеет отношение к делу? Самое прямое. Во мне всю сознательную жизнь доминировал только один инстинкт — спасать жизни. Возвращать здоровье. Значит, что-то должно было произойти такое, что перевернуло все мое сознание, всю мою жизнь, всю мою суть. Что-то такое, из-за чего я перестал быть самим собой.

Я

собираюсь рассказать вам все. Всю правду. Я хочу, чтобы вы вынесли вердикт, не испытывая никаких сомнений. Любой вердикт — «виновен» или «не виновен». Для вас это не важно. Для меня важно, для вас — нет. Но для каждого из вас важно, чтобы при любом вердикте его потом не мучил вопрос, — правильным ли было мое решение.

Я приму любой вердикт. Важно, чтобы и вы были с ним согласны. Не умом, совестью своей согласны.

Вы знаете, что ни на следствии, ни здесь, в суде, я не давал никаких показаний. Вы знаете, что я отказался от адвоката. Должен вам объяснить почему.

Когда меня первый раз вызвали на допрос, я рассказал следователю, очень симпатичному молодому человеку, как и что произошло. Он выслушал, улыбнулся весьма скептически и заявил, что все это «лабуда». Что все это его не интересует. Есть факт — убил. А почему убил, почему не мог поступить иначе — это лирика, эмоции. Он так и сказал: «Нас, юристов, интересуют факты, а не ваши рефлексии». Грамотный мальчик, умные слова знает. И я решил, что он прав. С юристами мне говорить не о чем. Профессия у них такая. Но вы же люди, простые люди, как я. И сегодня у вас только одна профессия — решать по совести. По опыту собственной жизни.

У каждого из вас была первая любовь. Вспомните ее. Вспомните, как в юности вы мечтали прожить с любимым всю оставшуюся жизнь. Единицам из сотен и сотен тысяч судьба дарит такую возможность. Мне подарила.

С Мариной, моей женой, мы познакомились на первом курсе института. Нам было по семнадцать лет. Да, сорок восемь лет назад... Через год мы поженились. Многие из вас тогда еще не родились.

Как мы жили, описывать не стану. Те из вас, кто ближе мне по возрасту, помнят. Сами жили не лучше. А те, кто сильно моложе, все равно не поймут. И дай вам бог не понимать. Это было выживание, а не жизнь.

Скажу только, что днем мы учились, а ночью работали. Марина — ночной нянечкой в больнице, я — санитаром на «скорой».

Когда через год родился Миша, наш сын, мы были счастливы. Хотя жить стало еще тяжелее. Марина не бросила институт, продолжала учиться. В общежитии нам дали отдельную комнату. Представляете себе, Мариша ходила на лекции, на семинары с маленьким Мишкой. Даже в анатомический театр, это где трупы препарируют... Клала на свободный стол и вместе с другими студентами... Ну вы понимаете.

Но все это было не страшно. Ни безденежье, ни неустроенность — все не страшно. Мы были счастливы. Мы любили!

Закончили институт. Мне предложили идти в интернатуру. Я решил отказаться — очень нужны были деньги. Хотел пойти в больницу и подрабатывать в поликлинике. Тогда больше одного совместительства не разрешалось. Но Мариночка настояла на интерне. Она хотела,

чтобы я защитился.

Помогу вам представить, как мы жили. Мы ели маргарин, а для Мишки покупали по сто грамм масла через день-два. Мясо бывало у нас на столе, как в позапрошлом веке у крепостных крестьян, — раз в месяц. В день зарплаты. Но мы, повторяю, были счастливы. Мы любили друг друга и нашего малыша. Мы знали, за что боремся, ради чего живем.

Потихонечку, медленно, мы пробились. Сначала защитился я, через три года Марина. Миша пошел в школу. К сожалению, на продленку. Нам надо было много работать. Нас поставили на очередь на кооперативную квартиру. Тогда даже слова такого — «ипотека» — никто не знал. Первый взнос — шесть с половиной тысяч. Я зарабатывал двести, Марина — сто восемьдесят. Мы подсчитали, как раз к пенсии и накопим.

Я подписал контракт на два года и поехал на Север в Заполярье.

Деньги на квартиру я заработал, но какой ценой! Нет, я не про морозы и уборную во дворе при минус тридцати пяти. Это все, извините, фигня! Я про то, что два года не видел единственную женщину, которая стала смыслом моей жизни, и подраставшего сына.

Ладно, преодолели. Все вроде наладилось. Мишка в школе, есть своя квартира, есть любимая работа. И мы наконец вместе.

Хотя это немного условно. То, что вместе. И у нее, и у меня ночные дежурства. Ее выходной в воскресенье, мой — в субботу. Если Марине иногда удавалось договориться, чтобы ее подменили, мы втроем ехали на Ленинские горы. Просто погулять семьей. Это было счастье. Правда, счастье.

Ладно, не важно. Многие из вас и сами прошли через нечто схожее. Важно другое: работа работой, но смысл моей жизни, то, ради чего я мог все преодолеть, были Мариша и Миша.

Вот так мы и жили. Как нынче часто говорят — трудно, но счастливо.

Помню момент, Мишке было лет девятнадцать-двадцать, мы впервые заговорили про внуков. Стали мечтать, как летом будем копаться с ними на нашем садовом участке, ездить на речку, ходить за грибами. Такая, знаете, стариковская идиллия. У нас даже появилась любимая песня, которой мы друг друга иногда подкалывали — «Бабушка с дедушкой рядышком...».

Но Миша все не женился и не женился. Ему уж двадцать пять стукнуло, а внуков так и не появилось...

Я защитил докторскую, получил профессора. Даже за границу несколько раз съездил, с лекциями и на симпозиумы нейрохирургов. Лучше бы мне так не повезло. Наслушавшись моих рассказов, Миша решил уехать из Союза. Он закончил биофак МГУ, стал довольно сносным микробиологом, занимался фармакологией. Опубликовал несколько статей в научных журналах. Его пригласили в Бостон. Вроде как на стажировку. Наши его выпустили, а там, спустя пару месяцев, ему предложили трехлетний контракт.

Миша согласился. Даже не из-за денег, хотя платили ему там в десятки раз больше, чем он зарабатывал в Союзе. Согласился потому, что его брали в лабораторию, работавшую на самом острие одного крайне перспективного направления. Здесь, в Союзе, не было ни оборудования, ни реагентов, ни даже элементарных электронных микроскопов. Там имелось все.