В Питер вернутся не все
Шрифт:
– Дима... Дмитрий Сергеевич... Вы – единственный трезвый, единственный не заинтересованный здесь человек! Я вас умоляю! Кругом завистники, бездари! Помогите мне! Они ведь на меня убийство свалят, на меня!
– Почему на вас? – как мог спокойно, спросил Полуянов.
И актриса тем же драматическим шепотом, откликнулась:
– Я ведь с ним в купе-то была! На кого ж еще подумают, как не на меня? А я ведь в ванне была! Вот видите – волосы еще мокрые. Мне обязательно надо было душ принять, я ведь сегодня вечером Арбенину у Фокина играю, а днем репетиция!
Чтобы
– А пойдемте, Оленька, с вами покурим...
– Покурим? – вскинулась та. – Да, да, идемте!
Журналист бережно взял девушку под руку, и они удалились вместе с нею в дальний конец вагона. Краем глаза Полуянов заметил, что Марьяна выскочила из его купе и перебежала к себе.
В тамбуре оказалось прохладно. В белесоватых красках уже наступающего рассвета проносились за окном печальные пейзажи Новгородчины.
Дима достал из кармана джинсов помятую пачку сигарет, протянул даме. Волочковская дрожащими руками выудила одну. Она запрыгала в ее руках. Полуянов поднес огня. Девушка жадно затянулась, закашлялась. Сделала еще парочку глубоких затяжек, лихорадочно забормотала:
– Мне никто не поверит, Дима, никто! Они все подстроили, все против меня!
– Кто, по-вашему, подстроил?
– Они! Бездари! Ненавистники! Завистники! Кино такое было, не помню названия, там тоже дело в поезде происходило, и выяснилось, что главного героя убил каждый из пассажиров...
– «Убийство в Восточном экспрессе» по Агате Кристи, – сказал любивший точность журналист.
– Да какая разница! – досадливо воскликнула звезда.
Ольга, как и многие актрисы, искрение полагала: единственное, что на всем свете имеет значение, – она сама, ее чувства и переживания. Полуянов, памятуя об этом, вернул Волочковскую на привычную и любимую ею почву вопросом.
– Что все-таки произошло?
– Они не просто Вадим Дмитрича убили, – лихорадочно молвила она, нервно затягиваясь и округляя глаза, – они меня... понимаете, Дима, меня... решили подставить!
– Каким же образом? – поинтересовался журналист.
– Раз я с ним была тогда! В его купе! На кого подумают?!
– А вы что-нибудь слышали?
– Я же в душ пошла, в душ! Вода шумела... Выхожу – а Вадим Дмитрич мертвый! И на постели – кровь, кровь... Я прошу вас, Дима, сделайте что-нибудь! Они ведь здесь, в поезде, в вагоне нашем, я знаю. И не я это, не я, не я...
Актриса была близка к истерике, и чтобы привести ее в чувство, журналист схватил девушку за плечи и резко встряхнул. Раз, другой. В ошалелых глазах Волочковской появилось удивление.
– Тихо! – прикрикнул на нее Полуянов (как, бывало, на таксу Родиона прикрикивал). – Все будет хорошо! Я во всем разберусь!
Когда он тряс актрису, почувствовал: в кармане ее купального халата лежит что-то тяжелое. Дима выпустил Ольгу, отступил на шаг.
– Что там у вас?
Волочковская засунула руку в карман купального халата – и тут же глаза ее приобрели прежнее безумное выражение, и она опять проговорила, на грани срыва:
– Это не я! Это не мой!
Потом медленно, с ужасом на лице, вытащила... окровавленный нож.
А Диме при явлении ножа отчего-то на миг показалось, что
То, что актриса, исполняющая главную роль, спит с режиссером-постановщиком, являлось для киношников настолько привычным обстоятельством, что в съемочной группе и не обсуждалось. Тем паче что связь Прокопенко и Волочковской не имела даже пряного привкуса адюльтера. Артистка недавно рассталась со своим вторым мужем; а режиссер был убежденным холостяком (хоть молва и приписывала ему романы с самыми эффектными женщинами России, узами Гименея он до сих пор ни разу себя не обременял). Актриса и режиссер живут на съемках вместе – это так естественно!
И лишь один человек явно бесился по поводу романа Волочковской и Прокопенко. То был актер Николай (он предпочитал, чтобы его называли Никола) Кряжин.
Он играл главную мужскую роль – персонажа, называвшегося в сценарии «журналист Дима», то есть alter ego [3] самого Полуянова. Поэтому репортер приглядывался к нему особенно внимательно и ревниво. И сделал вывод: по внешним данным – как бы ни было сие неприятно – он, прототип, увы, уступал исполнителю. Никола, ростом под два метра, с широкими плечами и мощными скулами, воплощал тот брутальный тип приблатненной мужской красоты, что стала нынче особенно востребованной в российском кино. Что же касается интеллектуальных статей, то даже для актерской братии (которая в большинстве своем отнюдь не блистает интеллектом) Никола был не слишком развит.
3
Второе «я» (лат.).
Дима пару раз вызывал его на разговор, сделал с ним интервью и для себя определил, что Кряжин – человек совершенно без чувства юмора (качество, по мнению Полуянова, для мужчины необходимейшее), к тому же не слишком образованный и скучный до занудливости. Обыкновенно истории, что он рассказывал, сводились к двум темам: с кем, сколько и чего он выпил, а также с кем и при каких обстоятельствах переспал. Притом, словно не доверяя самому себе и своей популярности, актер непременно включал в свои побасенки успешных коллег: «Сидим мы как-то с Серегой (или с Костей, с Сашкой, то есть с Безруковым, Хабенским или Балуевым), – тут Олеся (Судзиловская) подходит...» От однообразных россказней Николы скулы журналиста очень быстро начинало сводить зевотой.
Но однажды, разговорив Кряжина, журналист понял, что человек он все-таки своеобычный, с интересной, по меньшей мере, биографией...
Надо заметить, что Кряжин среди членов киногруппы был, неоспоримо, самым популярным. Однажды Дима прошелся с ним по Невскому – в поисках пивбара, который заменил бы для них модные в советские времена «Очки», – и обратил внимание на то, что его спутника узнает едва ли ни каждый третий мужчина и каждая вторая женщина. А Никола, стервец, вдобавок тщательно отслеживал реакцию встречных, трепетно вглядывался: признали? не признали? – и при каждом случае узнавания дополнительно раздувался от гордости. К концу прогулки (подходящего пивбара они так и не нашли) Полуянову показалось, что актер вот-вот лопнет от довольства.