В плену у белополяков
Шрифт:
Если бы нас в этот момент заметили часовые, пощады, милосердия ждать нечего было: нас расстреляли бы на месте.
Если же обойдется благополучно, следовало от пустых бараков ударить вовсю прямиком по полю.
Выйдя из лагеря, мы должны были держать направление на северо-восток, разбившись предварительно на две группы: в одной Петровский и я, в другой Шалимов, Грознов и Сорокин. Так будет легче прятаться.
Предварительно Шалимов разделил остаток денег между всеми поровну.
Само собой разумеется,
Если первая ночь пройдет благополучно, мы снова объединимся в одну группу и будем пробираться все вместе. Двигаться решили по ночам с тем, чтобы с рассветом, когда на дорогах начинается движение, укрываться в каком-нибудь укромном местечке. Хлеба забирали с собой два килограмма. Этого количества нам должно было хватить на двое суток.
Смешно было рассчитывать на то, что мы за двое суток дойдем до нашей границы, местонахождение которой вряд ли ясно себе представляли.
Но тогда об этом как-то не думалось.
Ровно через десять минут после девяти часов мы вошли в уборную и расположились около деревянной стенки.
Решительный момент наступил.
Я переглянулся с Петровским и Шалимовым, и мы одновременно локтями нажали на одну из досок в деревянном заборе, окружавшем лагерь.
Доска с гулким стуком упала на землю. Этот стук испугал нас, мы вздрогнули. Ждали, что по нас тотчас же начнут стрелять. Но медлить нельзя, каждая секунда была дорога.
За первой доской упала вторая. Мы выбрались за перегородку, жадно глотнули воздух. Петровский выхватил из-за пазухи драгоценные ножницы, которые должны были завоевать нам свободу, и начал поспешно резать ими проволоку.
Мы напряженно следили за каждым его движением. Нам не хотелось даже оглядываться назад — боязно было. Моментами казалось, что за спиной уже стоят польские солдаты, насмешливо наблюдая за нашей бесполезной работой.
Кругом мертвая тишина, слышно только прерывистое дыхание Петровского.
Он не резал, а буквально разрывал проволоку пальцами. Ножницы двигались в его руках, как тиски, и после каждого нажима разорванная проволока падала, а мы продвигались потихоньку вперед. Дошли наконец до последнего ряда проволоки.
Эх, держись, сердце, не стучи так громко!
В тишине особенно отчетливо доносятся до нас крики из лагеря: там, очевидно, как всегда, после ужина расправляются с пленными.
Еще раз нажимает Петровский руками ножницы — и четвертый ряд проволоки перерезан.
Мы выходим в поле.
Какое счастье!.
— Товарищи, все ложитесь на живот, двигайтесь ползком, — шепчет Петровский.
Мы ползем вперед по сырой земле до канавки, как ящерицы, легко и бесшумно. Все ближе и ближе подползаем к пустым баракам, но они также, к нашему удивлению, окружены рядами проволоки.
И снова выступил
— Есть! Перерезаны все четыре ряда, — шепчет Петровский.
Мы проходим мимо бараков, делаем несколько шагов и снова натыкаемся на новые четыре ряда проволоки, но зато за ними — поле, лес, свобода.
Петровский приступил к борьбе с последними рядами проволок. Но вдруг он замялся и стал глухо ругаться.
Мы затихли.
— Что там еще случилось?
— Ножницы не выдержат, больно тягучая проволока, сейчас сломаются, гнутся в руках, — в волнении хрипит Петровский.
Тихо и жутко, как в могиле. В бараках, вероятно, уже улеглись. Гулко разносится наш шепот. Переговариваясь, мы понижаем голос до того, что сами друг друга не слышим. Каждый шорох тревожит, заставляет ждать нападения.
Инстинктивно сжимаем кулаки, стискиваем зубы и чувствуем, что, если кого-нибудь из нас сейчас попробуют вернуть силой в лагерь, будем драться, пока нас не пристрелят.
После всего пережитого, после надежд, которые мы связывали с нашим побегом, — сдаться?
Нет, ни за что! Лучше смерть, чем провал нашего замысла!
Но до свободы еще далеко: в поле нашего зрения— будка часового, которая отстоит от нас на расстоянии не более пятидесяти шагов.
Петровский принимается за работу. Разрезан один ряд, мы подползаем к другому. Петровский с ожесточением нажимает ножницы, и концы перерезанной проволоки второго ряда падают на землю. Долго возится с третьим рядом, затем трагически, шепотом бросает нам:
— Ножницы сломались! Как быть!
— Возьми нож, — говорит Сорокин, — перепиливай остальные два ряда.
Петровский пилит проволоку. Налег изо всех сил и перервал руками еще один ряд. Остался последний.
— Петька, — говорит он, — придвинься ближе и держи концы.
Я быстро пригнулся и ухватил проволоку. Петровский начал резать ее ножом.
— Гни, в сторону, вот так.
Я делаю мучительные усилия, чтобы помочь ему. Наконец последняя проволка перерезана.
— Ребята, двигайся тише, опять ползком.
Ползем, как черви, извиваясь и прижимаясь к земле.
— Ребята, вставай, надо бежать побыстрее, как бы нас не хватились.
— Товарищи, будем придерживаться намеченного плана, — начал свое быстрое напутственное слово Шалимов. — Сейчас направление держим на северо-восток. Помните, при провале — друг о друге не знаем. Побег устраивали отдельно, друг от друга скрывали. Днем будем лежать вместе, первую ночь пойдем врозь, а затем сообща пойдем. Будьте здоровы.
— А ты, Петя, держись ближе ко мне, — сказал Петровский. — Предупреждай, когда не сможешь идти. Ну, вперед, товарищи!