В подполье можно встретить только крыс
Шрифт:
Сейчас он также свысока, хотя ростом я не ниже его, уничтожающе смотрел на меня. Убеждать его не было смысла, а дела требовали меня. Уходя, я сказал: "Запросите еще Москву об обстановке. Если через час ничего не будет, попросите к аппарату Шевченко (направленец Дальнего Востока). Я поговорю с ним. Ведь война уже идет не менее девяти часов".
– Откуда вы это взяли? В речи Молотова время перехода немецких войск через границу не указано.
– Это и так ясно. Посчитайте на досуге!
– закончил я разговор.
Затем дела захватили меня. Ввод в действие плана прикрытия занял все мое время и мысли. И я забыл о разговоре с Алейниковым. Часа в два ночи или немного позже я закончил свои дела
– Но ведь после выступления прошло немало времени. Да и вообще выступление политического деятеля не может заменить военную сводку. Шевченко миролюбиво ответил: "Ну, что я тебе скажу? Идут бои по всему фронту".
– Ну хотя бы скажи, имеют ли немцы территориальный успех и каковы потери нашей авиации?
– Ничего больше я тебе сказать не могу. Через несколько часов будет оперативная сводка, из нее все и узнаете.
– Оперативная сводка - срочный документ, и оперативную информацию заменить не может.
– Не умничай и не учи меня. Разговор заканчиваю.
Впоследствии этот разговор тоже был использован против меня, но Шевченко здесь не при чем. Просто разговоры по прямому проводу фиксируются и остаются в делах управления.
Дверь в квартиру я открывал потихоньку, чтобы не беспокоить сон семьи. Но дверь открылась, и я увидел жену. Взгляд ее был встревожен. Не ожидая моих вопросов, она произнесла: "Два раза приходил сын Л., сказал, что его отец просил тебя зайти к нему на квартиру, - во сколько бы ты ни вернулся домой. Он будет тебя ждать".
Л.
– один из высших партийных руководителей Управления Дальневосточного фронта. У нас с ним, с первой встречи, установились отношения взаимного доверия и симпатии.
Л. жил в том же доме, в соседнем подъезде и на том же этаже, что и я. Я быстро добежал до его квартиры и, чтобы не тревожить всех, я не стал пользоваться звонком, а легонько постучал в дверь. Она тут же открылась. На пороге стоял Л. Молча он указал мне на дверь в его кабинет, которая была открыта. Войдя в кабинет, он плотно прикрыл двери и сразу же, шопотом, задал вопрос:
– С Алейниковым сегодня говорил?
– Да!
– О чем?
Я рассказал, ничего не скрывая.
– Ну, вот что! Запомни! Я тебя не видел, мы с тобой не говорили, я тебе ничего не советовал. Ты можешь вести себя как угодно и рассказывать, что угодно, но если ты расскажешь о том, что сомневался в мудрости Сталина, то и я тебе ничем помочь не смогу.
– Я имени Сталина не называл. .
– Это не имеет значения. Мудрый у нас только один человек. Поэтому о мудрости в том тоне, о котором говорит Алейников ты вообще не говорил.
– Но это же неправда. Я говорил.
– Ну, мне тебя уговаривать не пристало. Я тебя не видел, мы с тобой не говорили, я тебе ничего не советовал. Ты можешь вести себя как угодно и рассказывать что угодно, но если ты расскажешь о том, что сомневался в мудрости Сталина, я тебе ничем помочь не смогу.
Повторив эту, уже произнесенную в начале нашего разговора тираду, он добавил:
– И запомни - речь идет не о партийном билете, а о твоей голове. Утром тебя пригласят в назначенную мной партийно-следственную комиссию. Не забудь, когда к ним придешь, что ты не знаешь, зачем тебя вызвали.
Спать в эту ночь я уже не смог. Утром началось партийное расследование. И я "легко" доказал, что в мудрости "мудрейшего из мудрых" не сомневался, что речь шла о военном командовании, которое проморгало подготовку гитлеровского нападения. Расследование
Члены комиссии опешили и... прервали заседание. Когда собрались снова, отношение ко мне резко изменилось. Оказалось, что это был самый замечательный ход с моей стороны. Высшее политическое начальство фронта, когда комиссия доложила какой я финт выкинул, спохватилось: "Да ведь мы, действительно, распространяем политически вредные взгляды".
Дальше все пошло быстро. У нас в Управлении мой вопрос не ставился. Комиссия, расследовавшая мое дело, возглавлялась комиссаром штаба полковником Булатовым Анатолием Петровичем. Поэтому в более низкую инстанцию материал не мог пойти. Меня разбирали в партбюро штаба и после на общем партийном собрании всего фронтового управления. Заседание партбюро ничем особым примечательно не было. Меня покритиковали примерно в одних выражениях: "Григоренко - коммунист с большим стажем, партийно просвещенный, участвовал в борьбе партии со всеми уклонистами и вдруг сам допускает такую грубую ошибку, за которую следовало бы исключить из партии, но учитывая его чистосердечное раскаяние, прошлую его положительную работу в комсомоле и партии, а также положительную партийную и служебные характеристики, ограничиться... "Выступили все члены партбюро. Политическое дело... никто не смел промолчать. Решили: "Объявить строгий выговор с предупреждением, с занесением в учетную карточку".
Меня наш разговор с Алейниковым в первый день войны преследовал очень долго, а может именно он и был той поворотной точкой, от которой мой путь пошел в другом направлении, совсем не в том, по которому вела меня юношеская мечта о светлом будущем. Всю войну я прошел на генеральских (иногда полковничьих) должностях, но оставался подполковником. Только случайно, благодаря вмешательству Мехлиса, почти в конце войны (2-го февраля 1945 года), получил звание полковника. Этот разговор столкнул меня и с Брежневым в конце 1944 года. Его же мне припомнили, когда я в 1961 году выступил против культа Хрущева.
20. ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ 1941-43 г.г.
Как я уже упоминал, за несколько месяцев до начала войны командующим Дальневосточного Фронта был назначен генерал армии Опанасенко, Иосиф Родионович. Даже внешностью своей он был нам неприятен, не говоря уж о том, что за ним и впереди него шла слава самодура и человека малообразованного, неумного. По внешности он был как бы топором вырублен из ствола дуба. Могучая, но какая-то неотесанная фигура, грубые черты лица, голос громкий и хрипловатый, и в разговоре с большинством имеет какой-то издевательский оттенок. Когда ругается, выражений не выбирает, как правило, делает это в оскорбительном тоне и с употреблением бранных слов. И еще одно - несдержан. Может быстро придти в бешенство, и тогда виновник пощады не жди. И хуже всего, что это состояние наблюдаемо. Вдруг из-под воротника кителя шея начинает краснеть, эта краснота быстро распространяется вверх - краснеет вся шея, подбородок, щеки, уши, лоб. Даже глаза наливаются кровью.