В погоне за местью
Шрифт:
«Ее больше нет с нами. Маринетт мертва…» — голос Ричарда эхом проносился в голове снова и снова.
Все происходило как в замедленной съемке. Я нащупала телефон, положила его в карман вместе с еще одним сломанным за эту ночь прибором и завела мотоцикл. Удивительно, как четко я продолжала управлять своим телом. Но дорогу до дома тети я совсем не запомнила.
Глава 2
РЕЙЧЕЛ
— Сегодня мы прощаемся с невероятно сильной женщиной. Маринетт Энн Беррингтон была… — голос священника обрывками долетал до моих ушей. Я толком
Все немногочисленные родственники, друзья и партнеры сидели в часовне на территории родового особняка нашей семьи на похоронах Маринетт Беррингтон. Я не отрывала глаз от открытого гроба, где лежало тело тети. Меня все не отпускало чувство, что это было самым глупым в жизни розыгрышем, который вышел из-под контроля. Мари будто спала и вот-вот должна открыть глаза и сказать, что все это не более чем шутка. Но она продолжала лежать в гробу, сложив на груди руки.
Я долго выбирала, что из одежды передать сотрудникам морга. Маринетт всегда говорила, что предпочла бы лечь в могилу «при всем параде». Но тогда я лишь смеялась над ней, не предполагая, что когда-нибудь и тем более так скоро воплощу это желание в жизнь. Я выбрала ее самый любимый синий костюм от «Chanel». Она всегда называла его «своими доспехами». И все переговоры, когда тетя надевала этот костюм, заканчивались для нее неоспоримой победой и очень выгодной сделкой.
Я настолько погрузилась в свои воспоминания, что не заметила, как наступила тишина. Дядя Ричард сочувственно похлопал меня по травмированному плечу, которым я выбила окно. Я чуть не зашипела и посмотрела на него. Он лишь кивнул на священника. Ричард смотрел на меня жалостливо и понимающе, что раздражало меня. Но я растерялась, когда поняла, что внимание всех собравшихся обращено на меня.
— Рейчел, речь, — подсказала дядя.
Не сразу поняв, какую речь он имеет в виду, я спохватилась и опустила взгляд на колени. На них как раз лежал листок с моей прощальной речью, которую любезно помогли мне подготовить кузены.
Я сглотнула неприятный ком в горле и на ватных ногах, стараясь не хромать из-за вывиха, направилась к постаменту с трибуной. Для этого мне пришлось пройти мимо гроба с тетей. Я всеми силами подавила в себе желание заглянуть в него. Мне хватило одного раза в морге, чтобы запомнить мертвое лицо близкого человека и признать трагическую действительность: Маринетт больше нет.
Я и раньше видела смерть, знаю как выглядят покойники. И это нисколько не задевало меня за живое. Но когда кто-то, кто воспитал меня, любил и отдавал все силы, чтобы вырастить сильным и независимым человеком, пополнял их ряды — это совсем другое.
Когда я наконец-то заняла свое место, заметила внимательные взгляды. Скорбные, сочувствующие, жалостливые. Меня начало подташнивать от такого внимания и волнения. Каждая пара глаз смотрела точно на меня. Они прожигали меня насквозь и мне показалось, что жалость сменилась на осуждение и порицание. Я почувствовала себя на место подсудимого перед целой толпой присяжных. Сглотнув и облизнув губы я все же отогнала непрошенные мысли и взяла себя в руки на столько, на сколько позволяла ситуация. Я нервно натянула рукава до пальцев, скрывая ушибы после задания. Пришлось помучиться, чтобы скрыть
Я подняла глаза и снова осмотрела зал. На первом ряду вместе Ричардом сидели мои кузены — воспитанники Маринетт: Дениал и Лизи.
Дениал, как и я, не выражал эмоций и не отрывал глаз от гроба. Он даже не стал зачесывать свою длинную шевелюру назад, как делал это каждый божий день. Сегодня кузен собрался простой низкий хвост, и пара прядей свисало на его лицо. Оделся он в обычный черный костюм. А Лизи же не изменила себя даже в такой скорбный день. Черное бархатное платье подчеркивало ее хрупкую фигуру и миниатюрность. На открытые плечи она накинула черное пальто, чтобы не замерзнуть. Ее белокурые волосы, как и у кузена, были собраны в хвост и немного завиты. Только на лице не было привычного яркого макияжа.
Лизи то и дело смахивала слезы платком и всхлипывала через каждую секунду. Дениал крепко сжимал ее руку и поглаживал большим пальцем тыльную сторону ладони. В этом движении было что-то интимное. И мне сразу вспомнилось свидетельницей какой сцены я невольно стала несколько месяцев назад. Кузены давно перешли черту и примерили на себя новые роли тайных любовников. Но их невозможно было винить в интимной связи. Они родственники только на бумаге.
Я вздрогнула, когда за моей спиной раздалось покашливание. На секунду в голову пришла безумная мысль, что Маринетт наконец-то перестала строить из себя мертвеца. Я в страхе и надежде обернулась. Но за спиной стоял священник и мягким взглядом указал на бумагу с речью, которую я успела смять рукой.
Тяжело вздохнув, я нервно сложила листок пополам. Но тяжелее всего было выпрямиться и начать говорить. Стоило мне поднять взгляд, мои глаза сразу же встретились с глазами Эвана — мой друг детства. Он улыбнулся в своей обычной игривой манере. Я так удивилась, что с губ слетел смешок. В зале тут же все переглянулись.
— Я… Кхм! — голос предательски дрожал и сипел после долгого молчания. — Я приготовила длинную речь, но тетя всегда говорила, что это занудно и скучно. И слушать все равно никто не будет.
Многие из присутствующих улыбнулись. Я снова замолчала, собираясь с мыслями. Но высокий воротник платья-пальто все сильнее давил и душил меня.
— Маринетт… Тетя… Я так мало говорила ей, как сильно ее люблю, — впервые мой голос был таким тихим и неуверенным, но отличная акустика усиливала его. — Мне всегда казалось, что эти слова само собой разумеющиеся. И повторять их часто не имеет смысла. Казалось… Казалось, что я еще много раз успею ей сказать: «я люблю тебя». Но только теперь я понимаю, как сильно ошибалась.
Я сглотнула ком в горле и подавила подступающие слезы.
— И самое ужасное, что мои последние слова, сказанные ей, были не самыми приятными. Только дьяволу известно, как я о них жалею.
За спиной послышалось недовольное покашливание священника, но в зале некоторые усмехнулись от упоминания «дьявола» в стенах часовни.
— Я не смогу забрать эти слова назад, не смогу извиниться за них, не смогу никогда забыть, — продолжила я, без тени неловкости и смущения. — Я уже никогда не смогу сказать «прости» и «я люблю тебя, самая вредная и упрямая женщина на свете».