В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках
Шрифт:
Неустанное внимание к мельчайшим деталям способствовало успеху процесса совершенствования оружия. Например, Грибоваль изобрел винт для изменения угла возвышения орудия и переменный прицел, позволявший с достаточной точностью еще до выстрела определить точку попадания ядра. Вдобавок, он совместил пороховой заряд и ядро в едином пакете, удвоив скорострельность по сравнению с практикой раздельного заряжания. И, наконец, Грибоваль создал различные виды снарядов — цельнометаллический, разрывной и картечный — для поражения различных целей, таким образом повысив действенность огня [202] .
202
Крайне информативные диаграммы, показывающие действие артиллерии конца XVIII в. содержатся в книге B. P. Huges, Firepower Weapon’s Effectiveness on the Battlefield, 1630–1850 (London, 1974), pp. 15–36.
Образцы новых орудий Грибоваля были готовы уже к 1765 г., однако из-за интриг
Вторым аспектом реформ Грибоваля был организационный вопрос— взамен принятой ранее практики найма гражданских перевозчиков транспортировка новой полевой артиллерии была возложена на расчеты орудий. Кроме того, расчеты, подобно мушкетерам, стали до автоматизма отрабатывать процесс снятия с передков, расположения на огневой позиции, наводки и стрельбы. Грибоваль также основал школы, в которых офицеров-артиллеристов обучали теории стрельбы и тактике артиллерийских подразделений применительно к действиям пехоты и конницы. Подобным образом рациональное управление и устройство вышло за пределы области собственно вооружений и стало определять действия людей, задействовавших эти новые типы оружия. В итоге средневековые традиции передачи знаний в рамках цеховых традиций во французской армии полностью уступили место включенности артиллерии в новую структуру войсковых частей. В этой структуре артиллерии, наравне с пехотой и кавалерией, было отведено свое место в реорганизованной командной структуре, воплощавшей все достижения рационального мышления и постоянной проверки нововведений в реальных условиях.
Карьера Грибоваля интересна не только сама по себе и ввиду его вклада в успехи французской армии после 1792 г., но также потому, что он и его сподвижники открыли новые горизонты в европейской практике управления вооруженными силами. Французские артиллеристы xviii в. смогли создать оружие с невиданными прежде характеристиками, результаты применения которого на поле боя, однако, были вполне предсказуемыми. Благодаря Грибовалю и его окружению спланированное нововведение, организованное и поддержанное свыше, приобрело характер неизбежной реальности. Вероятно, быстрое развитие катапульт в эпоху эллинизма [203] и серьезные изменения в конструкции пушек в XV в., когда были впервые применены железные ядра, также носило подобный характер. Однако данных относительно этих ранних прецедентов мало, и мы не можем с уверенностью утверждать, знали ли заранее конструкторы катапульт эпохи эллинизма и колокольных дел мастера Средневековья, задействовавшие свои знания на литье пушек для Карла Смелого и Людовика XI, каких результатов ожидать от своих усовершенствованных орудий. Однако в случае с французскими артиллеристами совершенно ясно, что реформа состоялась благодаря личности Грибоваля. Он и его соратники точно знали, чего хотели достичь благодаря точно высверленным стволам и рассматривали технические реформы в качестве составной части общей рационализации организационной структуры и обучения вооруженных сил.
203
E. W. Marsden, Greek and Roman Artillery: Historical Development (Oxford, 1969), pp. 48–49, утверждает, что основными центрами нововведений являлись дворы Дионисия I в Сиракузах (399 г. до н. э.) и Птолемея II в Египте (285–246 гг. до н. э.).
Традиции европейской армии с ее приверженностью к иерархии, повиновению и отваге не слишком-то сочетались с основами системы Грибоваля — тщательным расчетом и постоянным экспериментированием. Неудивительно, что когда новаторы стали предлагать новые подходы к развертыванию армий и, особенно, высказались за предоставление артиллерии статуса, уравнивающего ее с пехотой и кавалерией, то встретили крайне активное сопротивление. Резкие изменения политики в отношении к реформам Грибоваля показывают степень напряженности в отношениях между напористым рационализмом и культом доблести (а также между другими глубоко укоренившимися интересами) как в армии, так и во французских правительственных кругах в целом.
Возможность применения оружия, способного убивать внеличностно, с удаления в полмили, была оскорбительной для глубоко укоренившихся понятий относительно того, как пристало себя вести настоящему воину. Артиллеристы могли обстреливать пехоту с безопасного для себя расстояния — риск перестал быть симметричным, что казалось нечестным. Навыки весьма туманного — математического и технологического — характера грозили сделать отвагу и мускульную энергию бесполезными. Подобное превращение в XVIII в. (пусть даже и нерешительное и частичное в сравнении с реалиями XIX и XX столетий) поставило под вопрос само понятие-что значит быть солдатом. Распространение стрелкового оружия в XVI–XVII вв. уже снизило роль ближнего боя — т. е. непосредственного применения мускульной энергии; в XVIII в. одна лишь кавалерия все
Подобные эмоциональные переживания крайне редко могли быть четко сформулированы, поскольку находились на самых иррациональных уровнях человеческого естества; те же, кто ощущал несправедливость дальнобойного артогня, обычно не были отмечены ораторскими данными. Однако и новоявленные технари, и их заклятые противники были едины во мнении, что продажа патента тому, кто предлагал большую цену, открывала доступ к офицерскому званию недостойным. Чтобы отсеять неграмотных выскочек и сделать военную карьеру наследственной, французское военное министерство в 1781 г. огласило обязательность соответствия соискателей офицерских должностей в пехоте и кавалерии четырем составным благородного происхождения. Единственной недовольной данным указом прослойкой оказались честолюбивые пехотные сержанты из недворянских семей, поскольку артиллерия по-прежнему оставалась открытой всем, обладавшим соответствующими математическими способностями [204] .
204
Помимо всего остального, эта «аристократическая реакционность» отражала и рост численности населения. Растущее число младших сыновей в семьях дворян вело к росту интереса к военной службе — и к неприятию возможности подобной карьеры для выходцев из простонародья.
Фридрих Великий показал пример подобной «аристократической реакционности», методически исключая с 1763 г. лиц третьего сословия из вооруженных сил. Король просто не доверял расчетливому складу, приписываемому им всем буржуа — то есть всему тому, что вдохновляло и руководило Грибовалем и его окружением. Встревоженный нововведениями в артиллерии, осознавая скудность ресурсов Пруссии по сравнению с неограниченными возможностями металлургии России (и даже Австрии и Франции), Фридрих решил ответить на отставание в гонке технологий ставкой на дисциплину и кодекс чести— качества, которые определяли готовность прусских офицеров и солдат пожертвовать жизнью во имя государства. Таким образом, Фридрих и его преемник отдали предпочтение старым достоинствам и сознательно отказались от рационального экспериментирования и технических реформ. В 1806 г. за этот консерватизм пришлось расплачиваться поражением в сражении при Йене. Прусские отвага, дисциплина и кодекс чести явились недостаточными для противодействия французам, которые благодаря открытости рациональному профессиональному подходу воевали на качественно новом уровне [205] .
205
Относительно мотивации Фридриха см. Gordon Craig, The Politics of the Prussian Army, 1640–1945 (Oxford, 1956), p. 16. Относительно «аристократической реакции» во французской армии см. Kennett, The French Army in the Seven Years War, p. 143; David Bien, «La reaction aristocratique avant 1789: L’example de l’armee», Annales: Economies, societes, civilizations 29 (1974): 23–48, 505 — 34; David Bien, «The Army in the French Enlightenment: Reform, Reaction and Revolution», Past and Present, no. 85 (1979): 68–98.
Командная технология, находящаяся в постоянном целенаправленном поиске новых систем вооружений, стала обычной в XX в. Однако в XVIII в. она была совершенно новой, и французские артиллеристы под руководством Грибоваля заслуживают того, чтобы их называли первопроходцами и глашатаями гонки военных технологий наших дней. Тем не менее в данном случае легко впасть в преувеличение — какими бы систематическими и успешными ни были усилия новаторов, они оставались редкими исключениями. Как в период после 1690 г., когда кремневый мушкет и примыкаемый к нему штык обрели «классическую» форму, так и полевая артиллерия благодаря Грибовалю достигла своеобразной вершины в своем развитии. Если в первые годы революционных войн пушки всех европейских держав в той или иной степени уступали французским, то к моменту восстановления мира в 1815 г. артиллерийский парк великих держав находился на одинаковом уровне. До появления в 1850-х заряжающихся с казенной части пушек никаких коренных изменений в конструкции орудий не происходило.
Несомненно, для осуществления преобразований, подобных проведенным во французской артиллерии в 1763–1789 гг., требовался действительно энергичный посыл, способный преодолеть рутину повседневной военной службы. Немаловажным является личный опыт Грибоваля, откомандированного изучать артиллерийское дело в Пруссии (1752 г.), а в 1756 г. перешедшего на австрийскую службу. Там он проявил свои способности в Семилетней войне— вначале умелым задействованием осадной артиллерии овладел важным укрепленным пунктом в Силезии, а затем сумел отражать атаки пруссаков на обороняемый под его руководством город значительно дольше, нежели от него ожидали. К моменту возвращения во Францию в 1762 г. Грибовалю были знакомы все подробности усовершенствований, проведенных в артиллерийском парке Австрии. В результате ознакомления с зарубежным опытом у него сложилось видение более систематического подхода, способствующего как созданию новых видов вооружений, так и изменению обстановки на поле боя в целом.