В погоне за праздником
Шрифт:
Мы едем по очень старому участку 66-го – с бордюром, розоватый камень с прожилками гудрона, – пока он не переходит в Тирдроп-роуд, которая приводит нас к Чертову локтю, извилистому проезду по ржавому железному подвесному мосту над рекой Биг-Пайни. Такие названия, как Биг-Пайни, вызывают у меня улыбку. Далековато я заехала от мест, где провела детство, там реки именовались Руж или Сент-Клэр. На слух претенциозно, по-французски, хотя Детройт далек от изящества и даже в пятидесятые, в пору своего расцвета, был жестким промышленным
После остановки в Арлингтоне (заправка и туалет) шоссе 66 исчезает, и нас вновь выносит на I-44. Хотя путеводители объясняли, как вскоре вернуться на старую дорогу, мы немного схитрили и остались пока на федеральной трассе. В очередном Спрингфилде я указываю направление на старую дорогу.
– Как ты себя чувствуешь, Джон? Все хорошо?
Джон кивает, проводит рукой по лбу, вытирает ладонь о рукав.
– Я в полном порядке.
– Ты устал? Пора подыскать место для ночной стоянки?
Вопрос я задаю Джону, хотя на самом деле это мне уже хочется завершить день. Меня потряхивает, все болит. Я ощущаю дискомфорт.
– Да, окей.
Само собой, раз уж мы решили остановиться, ни одной стоянки не найти. Мы петляем по лабиринту городишек с причудливыми названиями – Плю, Рескью, Альбатрос, – старинные застройки из бревен и камня. В Карфагене находим наконец подходящий кемпинг. Платим и обустраиваемся до утра.
Вечернее солнце все еще палит, так что мы пока сидим внутри трейлера. Я включаю маленький вентилятор, принимаю дневные таблетки и устраиваюсь почитать старую “Детройт фри пресс”. Джон вскоре переходит в заднюю часть трейлера и ложится. Под его весом фургон слегка колышется, скрипит какая-то ось.
– Элла, где дети?
– Дома.
Джон садится на кровати, уставясь широко раскрытыми глазами на шов, где стенка сходится с потолком.
– Мы оставили их одних?
– Угу.
Я заведомо знаю, что сейчас будет.
Он выворачивает шею, пытаясь заглянуть мне в глаза, зрачки расширяются от испуга.
– Как же, господи, мы бросили деток одних?
Я хлопаю газетой по столу, нет у меня сил на все это.
– Джон, наши дети давно выросли. У них свои семьи. Все хорошо.
– Все хорошо? – недоверчиво переспрашивает он.
– Да. Ты же помнишь? Кевин женился, Синди вышла замуж. У Кевина с Арленой двое сыновей, Питер и Стивен. И у Синди мальчик и девочка.
– Вот как?
– Да, Джон. Разве ты не помнишь? Лидия и Джои.
– Ну да. Малыши.
– Джои восемнадцать. Лидия в университете. Помнишь, мы были у нее на выпускном вечере в школе?
Порой мне кажется, я все время твержу Джону одно: “Помнишь? Неужели не помнишь?” Где-то у него в голове, я уверена, дрейфуют все эти воспоминания о нашей долгой жизни вместе. Не могу поверить, что они исчезли. Их всего лишь надо выманить на
– Лидия произнесла на выпускном небольшую речь – о том, что нужно знать, куда идешь, найти свою дорогу в будущее. Все хлопали. Джои играл в оркестре во время раздачи аттестатов…
– Да-да, помню.
– Вот и хорошо. Ты должен помнить. Помни хорошенько, потому что я до смерти устала помнить все за тебя.
– Извини, Элла, – пристыженно отвечает он.
Порой я самой себе готова врезать.
– Ох, черт. Это ты меня прости, дорогой. Я не должна была злиться.
– Это все моя память дурацкая.
– Знаю, дорогой.
Я снова берусь за газету, решив разобраться с кроссвордом. Ищу карандаш.
– Элла, где наши дети?
Глубокий вдох.
– С ними все хорошо, Джон. Ты поспи.
Я велю ему поспать – и что же? Сама и засыпаю прямо за столом. Мгновенные провалы – еще одна причина, почему старость такая докука. Ты вовсе не собиралась спать, а потом вдруг просыпаешься – глядь, прошло несколько часов. День сменился вечером. Между ними пропасть, и ты понятия не имеешь, что за это время произошло.
Теперь в трейлере глухая тьма, и это меня пугает. Мы с Джоном давно уже не допускаем, чтобы в доме совсем не было света. Джон теряется в темноте, а я почему-то тревожусь. Ложась спать, мы повсюду оставляем свет. Мы спим в сумраке, дремлем в густой тени. Мы и наяву живем в полутьме, особенно Джон.
– Джон! – кричу я, стараясь не паниковать. Он храпит так, что заглушил бы целый оркестр.
Наконец я соображаю: прямо тут, над столом, висит лампа. Господи! Я поднимаю руку, нащупываю, кое-как нахожу выключатель. Свет вспыхнул – и снова я в безопасности.
– Джон, поднимайся! – Я гляжу на часы.
– Что такое? – Голос у него вязкий со сна.
– Мы почти три часа продремали. На улице стемнело.
Хочу встать, ноги не слушаются. Вращаю стопами в надежде восстановить кровообращение.
– Поможешь мне?
– Минутку! – откликается Джон, скоренько подходит к столу и протягивает обе руки, чтобы вытащить меня из кресла.
– Ой-ой! – Край стола впивается мне в брюхо. – Старушка Джесси две тонны весом!
И вот я снова на ногах, колени причиняют мне дискомфорт. Ужасный.
– Ш-ш, – шепчет Джон, приглаживая мои волосы. От рук пахнет уксусом, и все же мне приятно его прикосновение.
– Все хорошо. Ты проголодался?
Стоило заговорить о еде, и Джон просиял. Он выспался и в отличном настроении. Бывает и так, что он просыпается злой как черт. Всяко бывает.
– Пожарю нам яичницу с беконом? – предлагаю я.
– Отличная мысль.
Я бреду в кухоньку. Три ступеньки – и на месте. Вот чем крут кемпер. С годами до всего становится так трудно добраться, а здесь, в нашем “Искателе”, все, что нужно, под рукой.