В поисках Алисы
Шрифт:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Алиса сидела в купе второго класса и разглядывала спящих пассажиров. Прямо напротив дрых парень в наушниках — судя по всему, несущийся из них дикий грохот нисколько ему не мешал, он даже рот разинул, отчего вид приобрел совсем уж обдолбанного. Рядом с ним посапывала суперсовременная девушка с растаманскими дредами на голове, скрючившись между спинкой сиденья и окном, — бедная, когда встанет, она же не разогнется. С другого боку примостился мужик, почти уткнувшийся носом в решетку вентиляции. По соседству с Алисой сидела молодая темноволосая женщина в обтягивающей майке фасона «да, я жирная, и мне плевать» и крупным круглым почерком шустро заполняла клеточки кроссворда. Цветочная пыль — пыльца. Римская цифра VI — шесть. Отсылка к источнику — см. Маршал — Ниель. Товар низкого качества — дешевка.
5
«Коралл»— поезда дальнего следования повышенной комфортности.
Толстуха рядом с ней задремала, уронив унизанные кельтскими кольцами пальцы на почти нетронутую сетку кроссворда. Алиса достала из сумки журнал по искусству, заложенный на странице с «Сатиром» Мадзары дель Валло. Ей хотелось наконец разобраться, почему эта скульптура производит на нее, в общем-то довольно стойкую перед самыми безумными красотами, такое ошеломляющее впечатление. Дело было так. Несколько недель назад, во время посещения выставки в Лувре, Алиса обнаружила в намеренно скудно освещенном зале квадратную подставку, а на ней — размещенную крайне неудачно, очевидно чтобы снизить силу воздействия, статую сатира, в единый миг поколебавшую все ее прежние представления о прекрасном. Это было потрясением. Она отстала от остальных экскурсоводов, без нее продолжавших осмотр выставки, опустилась на пластмассовый стул и, одна в тишине закрытого для публики музея, напрочь забыла, что у нее есть тело, и влюбилась в опасность. Алиса-трусиха, по мнению Клотильды, Алиса в Стране чудес, как называл ее Венсан, пугливая тихоня Алиса совершила открытие, заставившее ее вытаращить глаза. В извлеченной из пучины морской и глубины времен зеленоватой бронзе бедер, в алебастре глаз она распознала скрытый до поры закуток своего личного ада. Созерцание застывшей в дерзновенном экстазе сокрушительно благородной фигуры ревнивого к собственному наслаждению матерого онаниста с его высокомерной улыбкой и выставленным навстречу ветру мощным торсом наполнило Алису непристойным восторгом, от которого еще и сегодня, два месяца спустя, сидя в вагоне поезда, катящего в провинцию, она чувствовала дрожь. Впрочем, это ощущение не было для нее новым, хотя оно впервые проявилось с подобной силой. Погруженность в искусство приучила ее жить словно во сне, смешивая все на свете, и, заигравшись в эту игру, она могла сунуться босиком в ледяную воду фонтана или устроить бучу у какой-нибудь Херш, превратившись не просто в ученицу дьявола, но в его лучшую ученицу.
Толстуха вышла в Лемане, унося с собой кроссворды и запах искусственной ванили. Оставшуюся часть поездки Алиса просидела, вытянув ноги, на опустевшей лавке. Перечитала отрывок из «Утраченных иллюзий», по которому ей предстояло написать за Ирис школьное сочинение. Затем его у нее сдует еще полкласса. «Не бойся, мам, — успокаивала дочь, — ребятам нравится». Неужели люди никогда не меняются, задумалась Алиса, и тут у нее зазвонил телефон.
— Это Шарль! — заорал в трубку Шарль.
— Не кричи, я тебя хорошо слышу, — сказала Алиса, ладошкой прикрывая рот.
— Папа прислал эсэмэску. Он сейчас приедет. Как ты там, мам?
Шарль обладал способностью впитывать, словно губка, настроение родителей. Грубо сказанное слово заставляло этого светловолосого мальчика, ее любимца, вжимать голову в плечи, а уж от настоящей ссоры он просто впадал в ступор.
— У меня все отлично, — ответила
— Да там легкотня! А на каникулы нам не задали. — На протяжении следующих нескольких минут они старательно заговаривали друг другу зубы — искусство, в котором оба, и блистательная учительница, и одаренный ученик, достигли исключительного мастерства. Между собой они общались на особом языке, состоящем из недоговоренностей. Одинаково боялись темноты, скандалов и телячьих нежностей, предпочитая намеки и взгляды искоса. Когда другие смеялись, им хватало улыбки. Алиса нажала «отбой» и с горечью подумала, что да, люди все-таки меняются, и может наступить день, когда столкнешься с тем, во что едва не превратился, и ужаснешься сравнению.
На платформе, вдохнув прозрачного воздуха, пахнущего молоком, она поняла, что вернулась домой. Впрочем, усомнись она в этом, ее быстро привела бы в чувство сестрица — высокая блондинка в зеленом пальто, с растрепавшейся прической, наводившей на мысль о морском анемоне, стояла на другой стороне пути и отчаянно махала ей руками.
Алиса не вышла ростом, Клотильда — очень даже вышла. От отца ей достались хриплый голос и сухопарость, с годами обернувшаяся элегантностью, свойственной только очень худым людям. Алиса, вспоминая Клотильду, часто представляла себе Дон Кихота на костлявой кляче, и эта картина приводила ее в восторг.
Клотильда поколдовала над приборной доской своего старенького «альфа-ромео», пытаясь заставить работать барахлившую печку, с шумом включила коробку скоростей и лихо понеслась вон из города, еще более стремительная, чем всегда.
— Какие новости? — спросила промерзшая до костей Алиса.
— Тетя Фига приезжает завтра днем. Насчет Анри не знаю, no news.В музучилище сообщили, в завтрашнем «Курье де л’Уэст» будет некролог. Пока все.
— А сама-то она где? — спросила Алиса.
Клотильда посмотрела на сестру со странной улыбкой.
— В больничном траурном зале. — Она помолчала. — Никогда не думала, что смерть может быть такой.
Алису охватил страх. Сестра сидела сжав зубы, с пустым взглядом. Ее нога давила на педаль, но казалось, она сама не понимает, что ведет машину.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что смерть — это такой же ритуал, как свадьба или первое причастие. Только вдобавок ко всему вокруг тебя без конца крутятся какие-то мужики в черном с потными рожами, которые говорят тебе, что надо делать, как себя вести, в каком зале выставят твоего мертвеца, в котором часу состоятся похороны и атлас какого цвета лучше всего сочетается с цветом лица покойника. Его причешут, и нарядят, и назначат время, — Клотильда воздела очи к потолку, — для посещений. Последнее прощание, так это называется. Похороны под ключ. Кстати сказать, в каком-то смысле оно даже к лучшему. Меньше возни.
Она переключилась с четвертой скорости сразу на вторую — впереди загорелся красным светофор. Она вытворяла такое постоянно, и коробки передач летели у нее одна за другой, из-за чего в семье ее прозвали «разрушительницей», — она презирала установленные порядки, даже в том, что касалось автомобиля.
— Похороны послезавтра, в три часа, — снова заговорила она.
— А завтра что будем делать? — встревоженно поинтересовалась Алиса.
— Гостей принимать.
— Родня из Лаваля приезжает?
— Да. Но их хоть устраивать не придется. — Она бросила на сестру заговорщический взгляд. — У них автофургон!
Они дружно рассмеялись. Печать, скреплявшая сестер, никуда не девалась. Ее красный воск, ссохшийся за долгие годы детства, вынуждавшие их шпионить за отцом и принюхиваться к матери — пахнет вином или нет, — со временем стал только прочнее. Алиса прикрыла глаза. Она полностью доверяла Клотильде. Врежется в дерево — ну и пусть, вот и хорошо. Когда им было по двадцать лет, они вот так же возвращались вдвоем из ночного клуба. Клотильда садилась за руль семейной «Ами-8» оранжевого цвета — краска на лице растеклась, взгляд безумный, все стекла в машине опущены, а по заиндевевшему ветровому стеклу шебуршат дворники… Пьяных бог бережет, дурашливо хихикали они — нервозная дань почтения матери? — и действительно, каждое воскресенье только чудом не опрокидывались в темно-синюю Луару, с величавой медлительностью несшую свои смертоносные воды. Уже тогда Алиса взяла привычку прикрывать глаза. Смерть вдвоем — не смерть, считала она.