В поисках божественной обители. Роль мифа в современной жизни
Шрифт:
Луна – это воплощение бессознательного, материнского начала, приливов и отливов в циклах продолжительностью 28 дней, всеобщего источника, временной передышки и песнопений сирен, зовущих к регрессии. Как мы уже знаем из мифа о вечном возвращении, море эроса может возрождать, но может и привести человека к тому, что он начинает «тонуть» в ностальгии (этимологически слово «ностальгия» означает «болезненная тоска по дому»). Серебряная чувственность луны воплощает интуитивное сознание, тогда как солнечные лучи символизируют рациональное начало.
Образ дракона, с которым идентифицировался Терри, – это творение первобытных сил. Их происхождение явно свидетельствует о связи с матерью; но наряду с этой связью Терри был привязан и к отцу. Чтобы выжить, ему приходилось избегать силы притяжения материнского комплекса и каким-то образом противодействовать негативному воздействию
Паук ассоциировался с матерью; на рисунке он перевернут, что указывает на возможность применения ее энергии в геройском поединке. Кобра также связана с матерью. Что касается ананаса, то этот образ очень часто символизирует гостеприимство и возвращение домой. Юноше крайне трудно собрать воедино энергию, необходимую для того, чтобы справиться с энергией солнца, а следовательно, наличие расщепленных энергетических компонент предполагает повсеместное воздействие материнского комплекса. Дракон все еще обладает огромной силой.
Движение дракона слева направо – это движение из бессознательного к росту осознания. Движение по спирали вниз, чтобы съесть солнце, которое «снова оживет», – это другой известный архетипический паттерн, уроборос, который символически воплощается в образе змея-дракона, поедающего собственный хвост. Этот символ довольно часто повторяется в разных древних культурах – как восточных, так и западных. Он воплощает мотив смерти-возрождения, который, несомненно, связан со способностью змеи сбрасывать старую кожу и наращивать новую. В литературе очень широко распространен образ змеи (или змея) как символа смерти и возрождения, а также как проводника душ и признака протекания архетипического процесса. (Стоит поразмышлять об эмблеме медиков, на которой змея обвивает чашу с ядом.) Как и все архетипические образы, он является амбивалентным, ибо имеет характерную особенность выражать разные стороны одной проблемы. Змей-дракон может обвивать, разрушать, пожирать, а также исцелять, направлять и превращать [124] .
124
Там же (в книге «Под тенью Сатурна»), стр. 38-39, так как страх людей проецировался на змея именно вследствие тех глубин, в которые он тянет.
Образ дракона как символа этой архаической инерции, которую следует преодолеть, присутствует в мифах древнего Китая, а также в финикийских, саксонских и многих других мифах. Аполлон, Кадм, Персей, Зигфрид, Святой Георгий и Святой Михаил – все эти герои одолевали дракона-тирана, который ассоциировался с огромной хтонической силой и регрессией. Кроме того, змей-дракон символизирует часть великого цикла смерти-возрождения. Например, в ацтекском мифе о сотворении мира тучный змей-Бог наносит себе рану и отдает людям свою кровь, питающую их жизнь. Разные гностические рисунки иллюстрируют роль змея-дракона как предвестника рождения. Существует множество мифов, в которых герой возрождается из утробы чудовища: греческий Ясон, Вишну в индуистском мифе, ветхозаветный Иона. В каждом из них используется мифологема возрождения из той сущности, которая сначала гибнет.
Такое амплифицированное обобщение лишь позволяет увидеть след мощного резонанса архетипического мотива дракона как постоянно повторяющегося символа. Но что предполагает эта амплификация и чем она может быть полезна для человека, который должен помочь юноше, находящемуся в смертельной опасности?
Прежде всего повсеместная распространенность этих символов подтверждает существование сильно резонирующей бессознательной жизни, которая находит свое внешнее выражение в образах, и каждое ее проявление представляет собой продолжение вневременной драмы души. Зная, что появление дракона из лунарных, материнских глубин и последующее пожирание патриархального бога-солнца непосредственно относится к мифам, обнаруженным в древнем Китае, на Яве в XV веке, в средневековой
Оказавшись привязанным к своим «специфическим» родителям и травмированный ими, Терри пошел по собственному пути индивидуации. Однако он присоединился к длинной череде людей, совершающих странствие, которое происходит внутри каждого из нас. Коран напоминает нам: «Вы думаете, что можете войти в Сад Блаженства, не пройдя по тем тропинкам, по которым прошли те, кто был перед вами?» [125]
Это странствие содержится у нас в крови, и совершить его мы обречены судьбой – независимо от того, помогает или мешает нам рок или осознанный выбор. Индивидуальная и архетипическая задача, стоящая перед Терри, заключается в том, чтобы встряхнуться, освободившись от воздействия затягивающих глубин бессознательного, символически уничтожить сатурнианского Отца-Солнце и умереть для заповедника детства. [Чтобы затем произошло его возрождение. – Прим. автора.] Этот самый древний образ, воплощающий энергию разрушения и обновления, живет в психике Терри, пожирает свой древний хвост и дышит огнем.
125
Цит. по: Joseph Campbell, The Power of Myth, p. xvii.
На приведенных рисунках мы увидели воображаемый логос души, находящейся в состоянии, которое Карл Ясперс назвал пограничным [126] . И Сьюзен, и Терри совершили первый великий переход, открыто отказавшись от родительской зависимости ради временной неопытности, – но собственной неопытности. В той культуре, где они выросли, им неоткуда ждать помощи, ибо в ней не существует ни священных переходных ритуалов, ни мудрых старейшин, которые помогли бы им совершить этот переход. Оба страдают радикальной иннервацией способности Эго интегрировать их осмысленные ощущения в связное ощущение «Я». К тому же на их рисунках мы видим, что самые глубинные психические процессы являются динамическими и автономными; и в том и в другом случае они воодушевляют человека и ведут его на поиски целостности.
126
Philosophy and the World, p. 24.
На рисунках Сьюзен и Терри мы увидели уже знакомую нам стихию – два великих мифологических мотива: цикл жертвоприношения-смерти-возрождения и героического странствия от регрессивной власти природы, через дремучий лес, к дифференциации и индивидуации. Как могло получиться, что эти два подростка, становящиеся взрослыми, не прочитав и не узнав ни одной древней истории, смогли нарисовать эти образы? Единственный ответ заключается в том, что психика, которая раньше служила нашим предкам, теперь служит нам. Она спонтанно рождает эти образы, чтобы активизировать нашу энергию, направить ее и придать ей смысл. Если бы мы забыли эти образы, они бы канули в никуда. Как писал Рильке в седьмой Дуинской элегии,
Нет вселенной нигде, любимая, кроме как в нас. Жизнь, преображаясь, идет, и внешний мир убывает [127] .Поэтому трансформирующая энергия все равно движет нами, осознаем мы это или нет. Насколько более осмысленной могла бы быть жизнь, если бы мы могли знать такие истории и согласовывать с ними свою волю и энергию?
ГЛАВА 4. В ПОИСКАХ БОЖЕСТВЕННОЙ ОБИТЕЛИ
Передо мной на столе лежит книга «Энциклопедия богов», написанная Майклом Джорданом. В ней приведено описание 2500 божеств, начиная с А-а, месопотамской богини солнца и А'аса, хиттитского бога мудрости, продолжая Игнерссуаком, богом моря у племени эскимосов, Яхве, древнееврейским богом-творцом, и заканчивая Зурваном, персидским богом времени и судьбы.
127
Рильке Р.-М. Седьмая Дуинская элегия // Рильке Р.-М. Часослов: Стихотворения. М.-Харьков: ФОЛИО, ACT, 2000, с. 317.