В поисках Джейка (сборник)
Шрифт:
Сейчас я сижу за своим столом, пишу и вижу его над собой. Оно оказалось чуть меньше остальных панелей, так что плотнику пришлось изготовить дополнительное деревянное уплотнение, чтобы стекло прочно встало в раму. Но он сделал все аккуратно, так что оно не бросается в глаза. И предупредил меня, чтобы я не трогал стекло несколько дней, пока не схватится замазка.
Оно, конечно, сильно выделяется на фоне пяти чистых стекол — двух боковых и трех нижних, которые даже можно немного приоткрыть. Они примерно вдвое моложе его и, как результат, прозрачнее и глаже. Но мне мой старинный уродец
Когда я встаю, стекло оказывается примерно на уровне моего лица. Виду на западный Лондон, который открывается отсюда, с высоты шестого этажа, вполне можно позавидовать: пол-акра травы в оправе невысоких домов. Когда я снова сажусь за стол, вставка-леденец взмывает над их крышами, словно тяжелая звезда.
Вечерний свет сочится прямо сквозь этот центральный, красный кусок. Наверное, он и сам солнце, встающее или заходящее. Правда, для солнца у него немного странный цвет, темно-бордовый такой. Тень на стене за моей спиной, нарисованная прошедшим через него лучом, тоже необыкновенная. Напоминает раздувшегося паука в центре собственной паутины.
Удержусь от искушения и не стану писать безнадежное «С днем рожденья меня». Не знаю, что на меня такое нашло. Пойду лучше лягу, почитаю книгу, которую прислал Чарли. Хороший сегодня выдался день. Пора кончать с этим слезливым заброшенным старикашкой, который так и норовит из меня вылезти.
4 октября
Закончил одну книгу, перешел к другой. Позвонил сегодня Чарли, сказать ему, что книги мне понравились (что касается второй, то это не совсем правда — она и вполовину не так хороша, как первая). Мне кажется, он был рад, но и слегка смущен, услышав мой голос. В конце концов, мы ведь всего три дня назад говорили.
Этим утром я сходил на прогулку — гулял, пока не заныли все кости (тоже мне, подвиг Геракла). На обратном пути поболтал с Сэмом, потом пришел и сел в это старое кресло. Должен признать, я даже немного испугался, ощутив, какое это облегчение — присесть.
Это все из-за разговора с Чарли — да, надо признать, не лучший вышел разговор. Нет, ничего такого, разумеется. Я не сержусь, и он тоже не рассердился. Просто дал мне понять (о, неумышленно, конечно, — льщу себе надеждой, что для этого он слишком хорошо воспитан), что не знает, что со мной такое творится в эти дни.
В наших с ним отношениях мы прошли ровно половину пути. Мы никогда не были особенно близкими друзьями; у нас не заведено обмениваться интимными признаниями (это с самого начала был его выбор, который я уважал, даже когда он был мальчишкой). Теперь я ему уже не нужен, потому что он взрослый, а он мне еще не нужен, потому что я недостаточно старый.
Может быть, он ждет, когда я совсем состарюсь. И тогда наша взаимная привязанность целиком станет его собственной; тогда роли определятся, и он будет вытирать мне слюни, и резать мне пищу, и подвигать меня в моем кресле поближе к окну, чтобы я мог насладиться видом.
После того разговора я долго сидел, как глухонемой.
Постепенно я обнаружил — можно сказать, очнулся и понял, — что гляжу прямо в окно над моим письменным столом.
Какая прекрасная вещь.
Об окне я думал и на прогулке. Мысли были праздные, вполне банальные: кто его сделал? Когда? Зачем? Что из него было видно раньше? И так далее, и тому подобное. Когда я вхожу в кабинет, наполненный его светом, эти вопросы никуда не исчезают, но, напротив, возвращаются ко мне с новой силой. Когда я гляжу в это странное стекло, его вид наводит меня на размышления о других старых окнах, потерянных навсегда.
Оно оживает теперь, в сумерках. Когда солнечный свет как будто густеет и начинает метать копья своих лучей прямо в него.
Хотя… как-то это неправильно, говорить о нем «оживает». Ему это не подходит. Сдается мне, «жизнь» никогда не была его сильной стороной. Слишком оно застывшее для этого.
Теперь я хорошо это знаю. В последние дни я немало времени провел, разглядывая центральный красный камешек в окружении ритмично расположенных треугольников. У каждого свой цвет, своя отметина. Если считать по часовой стрелке сверху, то мой любимый треугольник шестой, между западом и юго-западом. Он чуть-чуть голубее остальных, а рубиновая капля на его вершине придает этой голубизне особенное сияние.
Перечел только что написанное, и самому сделалось смешно и неловко. Что это я, в мистицизм, никак, ударился? Да, это окно сразило меня наповал — не помню, чтобы обладание чем-то материальным так волновало меня раньше. И, тем не менее, слова, написанные мною только что, меня тревожат: в них есть одержимость.
Дело в том, что я сегодня читал, гулял, болтал, как всегда, но все мои мысли в это время были только об окне.
В голову мне лезут разные фантазии. Солнце уже село. В темнеющем небе бесцельно толкутся облака. Возможно, вставка в моем окне — не солнце, а прерывающий небесную грамматику астериск, под которым я сам сижу, как сноска.
Все это совсем нездорово. Мрачн(оват)ое настроение, которое охватило меня в день моего рождения, должно быть, пустило более глубокие корни, чем я думал. Наверное, мне одиноко. Позвоню-ка я кому-нибудь. Глядишь, выйду куда-нибудь вечерком.
Позже
Какое разочарование.
Моим мечтам вырваться из состояния этой мрачной задумчивости не суждено было сбыться. Я не знаю никого, кто был бы жив, рядом и не прочь пойти закусить, выпить и прогуляться. Пролистав свою адресную книжку, я выжал из нее все до капли — список получился небольшой, да что там, просто жалкий. Но и из него никто не захотел составить мне компанию.
Сейчас ночь, вокруг очень тихо, и я чувствую себя по-настоящему брошенным.
5 октября
Я не собирался писать сегодня, так как днем ничего примечательного не происходило (не описывать же, в самом деле, всю эту обычную нудятину — поход в магазин, телевизор, опостылевшее чтение). Но вечером случилась одна страннейшая вещь.
Уже поздно, в гостиной темно и холодно. После того события прошло полчаса, но я все еще дрожу.
<