В поисках Евы
Шрифт:
4. 11-й «А»
Если весь вечер одолевают тревожные думы, то нечего надеяться заснуть сразу же после того, как положишь голову на подушку и укроешься одеялом. Сон не дружит с беспокойством.
Можно было бы почитать или посмотреть какой-нибудь фильм, но завтра предстояло оперировать, а книги или фильмы могут увлечь так, что только на рассвете спохватишься – а чего это я не сплю? Особенно, если смотреть какие-нибудь сериалы, одну серию за другой. Время проходит совсем незаметно.
Александр перевернулся на спину, постарался максимально расслабиться, закрыл глаза и приказал себе:
– Спа-а-ать!
Вместо сна пришли воспоминания. Школа, одиннадцатый класс. Тогда тоже был октябрь. И был четверг. История шла вторым уроком, после физики. Историю ученики любили, не столько из-за предмета, потому что между историей как таковой и ее преподаванием в школе лежит целая пропасть, а из-за
Историка Диомидова звали Диомидом, порой даже в глаза, вместо положенного «Артема Савельевича». Историк не обижался – подобно многим запойным алкоголикам он был добрым и снисходительным человеком. Педагогов, раз в два с половиной или в три месяца «выбывающих из строя» на две недели, в школах не любят, но лучше уж так, чем совсем никак. «Преподаватели истории на дороге не валяются», – сказал во всеуслышание во время очередного диомидовского запоя директор, словно оправдывая свое долготерпение, и все, кто был в учительской, дружно разразились смехом. Смеялась и главная школьная подхалимка Ирка Тимошина, староста 10-го «Б», вечно отиравшаяся возле педагогов. Она и разнесла директорские слова по всей школе. Как это не валяются преподаватели истории? Очень даже валяются! А еще преподаватели истории бодают лбом запертые школьные ворота (логично, в общем-то, потому что если приполз на четвереньках, то иначе никак не постучишь – руки-то заняты), стоят, раскинув руки, на проезжей части (это такая игра «не пропущу тебя, троллейбус») и (о, ужас ужасно ужаснейший!) облевывают памятники, точнее – постамент бюста человека, чье имя носит школа. Диомид искренне любил свою работу, и потому его тянуло в школу, даже когда он был пьяным. К великому огорчению учеников, долго куролесить Диомиду не давали другие преподаватели. Выбегали, подхватывали-поднимали и уводили-уносили в медпункт для оказания экстренной медицинской помощи. Помощь эта заключалась в том, что медсестра Женя (медсестры, они до седых волос Жени, а вот доктора сразу же Евгении Батьковны – несправедливо) оценивала опытным глазом состояние Диомида и отмеривала ему столько спирта, сколько было необходимо для перехода в спящее состояние. Диомид выпивал, падал на кушетку, спал несколько часов, а затем тихо, украдкой, покидал школу и шел за «добавкой». В медпункте ему никогда не добавляли. «Артем Савельевич болеет», – привычно врали учителя, приходившие на замену Диомиду. Дети привычно делали вид, что верят. Самые ехидные, с невинным видом заглядывая в глаза преподам, интересовались, скоро ли выздоровеет Артем Савельевич. Как будто не знали, что Диомид всегда пьет двенадцать дней, ни днем больше ни днем меньше, и два дня требуется ему на поправку, то есть на приведение себя в работоспособное состояние. Чистеньким, выбритым до синевы, при галстуке, неизменном спутнике трезвого периода, входил Диомид в класс, отвечал снисходительным кивком на нестройное «здравствуйте» и небрежно интересовался:
– Так на чем вы остановились?
Ученики называли тему, Диомид садился на край стола (на стул он пересаживался только для того, чтобы выставить оценку в журнале), вооружался указкой и начинал рассказывать. Указка выполняла роль дирижерской палочки. Взмахивая ею, Диомид задавал себе темп, чертил в воздухе вопросительные знаки, ставил точки и неизменно завершал рассказ резким «сабельным» взмахом слева направо и сверху вниз. Ite, missa est [4] . Рассказывал Диомид замечательно – красочно, выразительно, увлеченно, да еще с такими подробностями, будто видел все своими глазами.
4
Фраза, завершающая католическую мессу. В переносном смысле употребляется в значении: «Идите, все закончено».
– Долго стоял Наполеон и смотрел на Москву. Ничего не говорил, только носом шмыгал.
Никто из очевидцев не упоминал о такой пикантной подробности. Откуда ее взял Диомид?
– Ленин еще рта раскрыть не успел, а кто-то из задних рядов запустил в него камнем. И метко так запустил – попал в левое плечо, чуть с броневика не сшиб.
Ученики понимающе переглядывались – заливает Диомид. Маргоша Шейнфельд, набравшаяся ума-разума от папы-психиатра, рассуждала о расстройствах восприятия, проще говоря – галлюцинациях, у алкоголиков. Сердобольная Маргоша верила, что Диомид заблуждается добросовестно, и пыталась убедить в том остальных.
– Он не врун, а глубоко несчастный одинокий человек! – говорила она, заливаясь румянцем. – Одиночество – корень всех психических проблем!
Мотивы фантазий Диомида были не так уж и важны. Куда важнее было то, что рассказывал Диомид интересно, и то, что он никогда не ставил двоек.
– Истории от твоего незнания никакого вреда быть не может, – говорил он впавшим в кататонический ступор [5]
В тот день разбирали причины победы красных в Гражданской войне. Диомид, не скрывавший своих монархических взглядов, был в ударе. Сначала он расхаживал по классу, а потом уселся на свой стол и принялся столь увлеченно махать указкой, что Аида Пименова тихонечко отсела с первой парты назад, на свободное место рядом с тихоней Ирой Хусаиновой.
5
Кататонический ступор – состояние в психиатрии, характеризующееся двигательной заторможенностью и молчанием.
– Красавица моя, – грустно сказал ей Диомид. – Я стар и близорук, а ты пересаживаешься в предпоследний ряд, и я не могу тобой любоваться. Ай-яй-яй!
В наше время после такого, невинного в сущности замечания можно с треском вылететь из школы с волчьим билетом в зубах и клеймом педофила, но в конце прошлого века все было немного иначе. К тому же никому бы и в голову не пришло трактовать подобный комплимент Диомида как проявление домогательства или нечто подобное. Все знали, что Диомид целомудрен, как монах, женщины его не интересовали совершенно. Домогательства от Диомида? Да скорее памятник Пушкину начнет кого-нибудь домогаться, чем Диомид!
Комплимент был сказан к месту. Пименова выделялась не только звучным «оперным» именем, но и бюстом большого, а по школьным понятиям, так просто неимоверного размера. К бюсту мать-природа приложила не менее выдающиеся бедра, отделив одно от другого тонкой осиной талией. Лицо Пименовой немного портила общая резкость черт, но ее подмечали только девочки. Мальчики видели только большие карие глаза-омуты и сочные чувственные губы. Сказать, что в поклонниках у Пименовой не было недостатка, означало бы не сказать ничего. Поклонники просто осаждали Пименову, ходили за ней толпами, боролись за ее внимание (однажды даже до поножовщины дошло), забрасывали предложениями… Руку и сердце, кажется, так ни разу никто и не предложил, все поклонники ограничивались стандартным «погулять-посидеть» (многие держали в уме и «полежать», не без этого), но Пименова не расстраивалась. Серьезные отношения, как и все серьезное, были не для нее. Да и кто, в самом деле, всерьез задумывался о серьезном в школе, пусть даже и в старших классах? К тому же поведение Пименовой, веселушки-хохотушки, совершенно не располагало к мыслям о чем-то серьезном. Она никогда ничего не планировала, живя сегодняшним днем в полном смысле этого слова. В настолько полном, что даже уроков никогда не учила. Зачем учить? Ведь еще не факт, что спросят. Да и времени у нее, едва поспевавшей с одного свидания на другое, вечно не было.
Пименова не успела как следует зардеться в ответ на комплимент (ах, как она умела поводить глазами, взмахивать ресницами и скромно краснеть!), как в класс ворвалась, именно ворвалась, а не вошла, ученица из параллельного класса Лариса Прокопович, кандидат в мастера спорта по плаванию и непревзойденная истеричка.
– Вы тут сидите, а там Рябухин из окна выбросился! – крикнула она классу, не обращая никакого внимания на Диомида. – Насмерть!
Класс замер. Диомид тоже замер с поднятой указкой в руке.
– Что вы сидите?! – Прокопович явно не понравилось отсутствие реакции на новость. – Или у вас каждый день кто-то в окна прыгает?!
Дима Рябухин был худшим учеником школы. Как только не называли его учителя – Проблемой В Квадрате, Сплошным Минусом, Наказанием С Большой Буквы, Уксусной Кислотой. Каждый изощрялся на свой лад, и не было в школе педагога, которого в той или иной степени не помучил бы Рябухин. После окончания девятого класса от него попытались избавиться, намекнув матери на то, что лучше бы ей взять документы сына и отнести в какой-нибудь колледж, но мать в ответ заявила, что в колледже ее Димочка совсем от рук отобьется, еще и колоться, чего доброго, начнет, так что уж пусть лучше он останется в школе. Педагоги поскрипели зубами и развели руками, констатируя собственное бессилие.
Ученикам Рябухин особо не досаждал. Мог подраться, если был повод. Мог устроить какую-нибудь небольшую пакость. Так, у Пименовой, в отместку за то, что она не обращала на него внимания, он по два раза на неделе крал портфель и прятал его в мужском туалете или в подвале. Под настроение мог на дерево забросить. Разумеется, Рябухин курил и, как он сам выражался, «баловался пивком».
Во время последних летних каникул Рябухин начал поигрывать в карты на деньги. Играл не со сверстниками, а с какими-то «авторитетными» парнями, знакомством с которыми он очень гордился. В конце сентября он пришел в школу весь какой-то поникший, растерянный. Обычно Рябухин хорохорился, ходил гоголем, давая понять окружающим, что крут он немерено и все ему нипочем, а тут аж слезы у него на глазах блестели.