В поисках императора
Шрифт:
Само время в Тобольске, казалось, замедляло свой бег. Город плыл над рекою, плыли одноэтажные халупы бедняков и просторные особняки купечества, плыли бесчисленные монастыри и церкви. Тобольский епископ Гермоген3, слепой и высохший от старости, регулярно получал послания от императрицы-матери, которая призывала его возглавить контрреволюционное движение во спасение Отечества так же, как когда-то его тезка, святитель Гермоген4, возглавил борьбу с иноземцами.
Бедная Maman5! Если бы она только видела, как обращаются с царем и царицей всея Руси здесь, в Екатеринбурге… Хорошо, что она теперь в Крыму, и свободна, и может сесть на любой английский корабль… Счастлив и его брат Георгий6, который почил в 1899 году, в период расцвета царского дома,
Уже давно он, Николай, не тешил себя иллюзиями. Он чувствовал, что его Россия разбужена, растревожена могучими темными силами и не живет более по законам общественным. Она вернулась к инстинктивным, природным и глубоким своим корням, как некогда, под монголо-татарами. Она собирала силы и готовилась к прорыву в будущее, в котором он, Николай, был ей не нужен, и ради которого можно было принести его в жертву. Ни одному белому полку не удастся спасти его. Теперь все они – уже тени. Все кончено.
Он вспомнил, как утром первого марта 1917 года царский поезд прибыл в Псков. На вокзале никто их не ждал, никто не оказывал обычных почестей, на перроне стояли только генерал Рузский7 и его помощник. Это они объявили ему о том, что гарнизоны Петрограда и Царского Села, а также гвардейцы и казаки императорского эскорта отказались выполнять приказы офицеров и переметнулись на сторону восставших.
Даже в своих самых смелых фантазиях, даже в самых сокровенных снах о долгожданном избавлении от тяжкого бремени власти он не мог представить себе такого стремительного обвала. Старый камердинер его отца принес поднос с завтраком и, прежде чем откланяться, посмотрел на него внимательней обыкновенного. Рузский поспешил связаться с Родзянко8 в Петрограде, чтобы предложить тому пост премьер-министра со всеми полномочиями внутри страны: другого выбора не было. Аликс звонила из Царского Села, уговаривая пойти на уступки.
Сам он, сидя за письменным столом в ожидании ответа из столицы, нервно вертел в руках нож для открывания писем. Когда-то, много лет назад, он купил этот нож в Париже… Однажды утром он проснулся с желанием прогуляться пешком, без сопровождающих и утомительных церемоний, положенных по протоколу. Его отвели на улицу Фобург-Сент-Оноре, где в витрине ювелирного магазинчика он приметил этот нож с драгоценной рукояткой из слоновой кости, инкрустированной золотом. Изготовленный неизвестным мастером шестнадцатого века, нож пережил множество владельцев, прежде чем октябрьским утром 1896 года оказался в руках русского царя. Последнего русского царя… Он все еще здесь, под рукой, на письменном столе в вагоне императорского поезда, где и был все эти двадцать лет. Так и колокольня псковского кафедрального собора, построенная в пятнадцатом веке, пережив все режимы, войны и нашествия, плывет теперь мимо него, ожидающего с телефонным звонком решения своей судьбы, устремленная в небо и безразличная.
Пока он вертел в руках безделушку, все еще было возможно. Он написал на листке бумаги свое имя и промокнул его, а потом внимательно посмотрел на его зеркальный отпечаток на пресс-папье. Да, пока они одно целое; его власть еще заложена в этих значках на листе бумаги, в подписи, которая за двадцать три года тысячи и тысячи раз размножалась на указах. Пара при дыхании больше не было, выключенные два часа назад обогреватели остывали. Письменный прибор, подаренный ему персидским шахом, был вычищен до блеска, и серебро сияло. Часы, вдавленные в серую стенную обшивку, замерли на одиннадцати часах тридцати шести минутах. Ему не нравилось их назойливое тиканье; пускаясь в путь, он тут же их останавливал. Непонятно зачем, но часы снова и снова заводили, хотя давно пора было понять, что хозяину кабинета они не по душе. Он провел пальцем по комоду – ни одной пылинки. Позвонил в колокольчик, стоявший на письменном столе: пусть принесут газеты. Дверь открылась, и оттуда поплыл аппетитный запах. В кухне, которая размещалась двумя вагонами дальше, Харитонов вместе с помощниками готовил завтрак для всего кортежа, словно дело происходило двумя месяцами раньше. Да, будет еще и завтрак… И тогда они уже узнают ответ, который решит все за всех и навсегда…
Позже Родзянко объявил ему по телефону совершенно твердо, что спасти русскую монархию может только отречение царя от престола в пользу наследника Алексея, который до совершеннолетия будет иметь регентом Михаила. Пока Рузский разговаривал по телефону, лицо Николая странно разгладилось, как будто с него совершенно спало напряжение. Теперь оставалось только связаться со всеми генералами, командующими фронтами, и как можно быстрее. Пусть они решают, что делать с отречением.
Алексеев9 и Русский вышли из вагона и направились в здание вокзала, чтобы позвонить в штабы фронтов, разбросанных по разным концам России, а Николай снова остался один, чтобы ждать.
Утром второго марта, в четверг, Рузский принес телеграммы с ответами, и
Он вспомнил первую ночь после ареста. Его лишили свободы восьмого марта, когда он на своем поезде въехал в Могилев, в Ставку верховного главнокомандующего, чтобы попрощаться с войсками. Той ночью, уединившись в своем купе, он начал неторопливо раздеваться в полутьме. Горели лишь лампады под иконами. Он один и под стражей, в неведении, куда едет и как долго протянется его заточение. Он присел на край кровати и прислушался. Поезд проходил через какую-то крупную узловую станцию, было слышно, как на развилках менялось направление путей, и вагон то и дело кренился из стороны в сторону, когда состав поворачивал. Дрожали и позвякивали хрустальные стаканы на подносе с водой, который ему ставили на ночь рядом с кроватью. Подрагивающая и мерцающая слабыми бликами в тусклом свете лампады вода в графине восхитила его и загипнотизировала; своим непрестанным колыханием она словно подталкивала его посмотреть на происходящее с иной стороны. В любой точке земного шара и в любой момент истории существовали люди, похожие на него, то есть узники, которые не знали ни того, в чем их обвиняют, ни того, когда наступит их последний час. Ах, если бы вдруг открылась дверь и появился сам Царь всех царей, и стал бы ему, Николаю, ближайшим другом и почитаемым отцом, который может все-все объяснить, который сильнее, смелее, умнее его…
Поезд замедлил ход, он подошел к новой станции и пополз мимо перрона, как ползет в узком проходе змея. Он почти остановился, а потом вдруг снова ринулся вперед, словно стремясь убежать от какой-то опасности. Все огни в императорском составе были погашены. В первом и последнем вагонах теперь располагались солдаты восставших против царя частей, представители новой власти.
Он сошел с этого поезда в последний раз девятого марта в Царском Селе, и состав откатили на заброшенный запасной путь, словно в небытие. Князь Долгоруков10 и старый камердинер пришли, чтобы помочь ему собрать вещи и вынести чемоданы. Французский нож для бумаги был им намеренно оставлен на столе. Пускай он попадет в руки новых властителей и в один прекрасный день послужит и им для того, чтобы вскрыть конверт с «сюрпризом», который, когда наступит их черед, приготовит власть им самим. Он не хотел брать с собой вещей, которые его окружали здесь. Ему казалось, что они должны оставаться на своем месте и тогда, когда самый главный российский поезд, уже без золоченых гербов с голубой эмалью, повезет по необъятным просторам страны новых своих пассажиров, тех, кто придет вслед за ним.
С того дня начался их семейный плен, бессрочное заключение, которое день за днем привело их к душному июльскому вечеру в доме Ипатьева. Он, Николай, изменился, стал молчалив и не участвовал больше в разговорах детей. Раньше всех это заметил Алексей, когда задумался, как теперь они отпразднуют тридцатое июля, его день рождения. Год назад в маленьком празднике приняли участие все, даже солдаты, они тоже пели и танцевали. А сейчас? Что придет в голову этим, новым? Солдаты, которые охраняли их здесь, нисколько не походили на тобольских. А на караул в Царском Селе тем более. Эти только и знали, что унижать их семью. Отца они называли Николашкой Кровавым. Какие они разные, солдаты… В Петрограде солдаты императорской гвардии казались такими счастливыми, когда видели его отца, спускающегося к казармам, расположенным рядом с Зимним дворцом. Нет, они на самом деле любили царя и его, царевича. Разве раньше он мог подумать, что кто-то из солдат не любит царя? А вот эти, ипатьевские? Может быть, у них есть какой-то другой царь, которого они любят? Здесь их начальником был Юровский11, отвратительный костлявый и длинный человек, от которого никто не ждал ничего хорошего. Но однажды утром этот грубиян остановил доктора, чтобы поговорить о здоровье наследника, и с большим интересом выслушал доклад о лечении, которое проводится против гемофилии. Его мать истолковала это необычное внимание как знак будущих послаблений в режиме, впрочем, она никогда слишком хорошо не разбиралась в ситуации. Когда они вместе с солдатами садились за стол, этот человек никогда не разговаривал, и его ледяное молчание, его презрение замораживали всех вокруг. Выпрямленная спина, мертвенно-бледное лицо. Хотя до него можно было дотронуться рукой, казалось, что он где-то далеко-далеко, совсем отдельно от них…