В поисках истины
Шрифт:
Раза два удалось ей доставить ему цветов.
О какой это был восторг для них обоих! Он не хотел расставаться с ее первым букетом даже и тогда, когда он совсем высох и когда получил свежий. В промежутках между чтением святой книги и молитвой он любовался этими цветами, целовал их, разговаривал с ними, как с одушевленными существами, способными его понимать.
Сколько живительного волнения вносили эти ничтожные события в их мрачную, томительную жизнь!
С ужасом спрашивала себя иногда Магдалина, что сталось бы с ними обоими без Грибкова. Давно помешалась бы она от отчаяния без вестей о своем милом и наделала бы непоправимых бед.
С тревожной болью в сердце, точно ей грозит ужасное открытие, спросила она у Андреича, кто ему сказал, что Федора
— Да энтот, что вчера был в доме, другому сказывал. Вместе приходили. Я их по комнатам водил, — отвечал старик. — Федор-то Миколаич князя какого-то, говорит, из ружья застрелил, ну, за это…
— Кто такие? Ты их не знаешь? — прервала его барышня.
Старик усмехнулся:
— Как не знать! Один-то старик древний, древнее меня будет. Давно уж помер, на старом кладбище его похоронили…
— А другой?
— Другой-то?
Он оглянулся по сторонам и продолжал, таинственно понижая голос:
— Другой-то еще молодой. Седой уж, а лет ему немного… Не впервой он сюды завертывает. В позапрошлом году я тоже его по дому водил, с боярышней Марьей Миколаевной он здесь встрелся…
«Из последователей аввы Симиония, верно, — подумала Магдалина, — тянет их сюда, как мух к меду». А старик между тем продолжал:
— Два золотых он мне дал. Варварка под половицу запрятала.
— А как его зовут, ты не знаешь? — рассеянно спросила девушка.
— Да кто его знает, как он теперь прозывается; купцом сделался. А только я с первого же разу признал в нем Алешку выездного. Лоб ему тогда забрили, как со старшей боярышней, Катериной Миколаевной, он спознался… Ну, а потом из солдат-то он в разбойники убег, ворошовский хутор, слышь, сжег… Часовенку над горой знаешь?
Магдалина кивнула. Под этой часовней ее родители были похоронены. На плите вырезан был только крест, число и год; имени их так и не удалось узнать. Каждую зиму ездит она туда панихиду служить, с тех пор как узнала, что она не родная дочь Бахтериных.
И странные чувства волнуют ей душу, когда она стоит на колени на этой плите: ей мучительно хочется представить себе этих людей, ее отца и мать, но чем больше напрягает она свое воображение, тем дальше уходят от нее бледные, неясные призраки, которые она вызывает из таинственной пучины смерти. Ужасно они от нее далеки, эти мертвецы, и это ее сокрушает. Не может она им молиться, звать их на помощь в трудные минуты, как покойного Ивана Васильевича Бахтерина, с которым и после его смерти душа ее не прерывает сношений.
— Там убиенные похоронены, — вымолвил вдруг Андреич, точно угадывая ее мысли.
Ей захотелось пойти в эту часовню. Может быть, оттого и складывается так ужасно ее жизнь, что душа ее до сих пор не сумела найти доступ к этим мертвецам… Они, может быть, только и ждут случая ей проявиться… а она, поглощенная земными заботами, совсем о них забыла… «С какой стати Андреич вспомнил про часовню у горы?» — думала она, проходя к полю, через которое надо было перейти, чтоб дойти до леса. «Мысли бродят беспорядочными клочьями у него в голове… говорил про человека, напомнившего ему возлюбленного Катерины… похож, верно, чем-нибудь на того, складом лица или голосом… И вдруг перескочил к часовне… Но это так только кажется, что связи между его мыслями нет, вдуматься — и связь найдется… родителей ее зарезали в лесу в тот самый год, как Алешка появился в здешних краях под именем атамана Сокола, может, он и верховодил шайкой злодеев, разгромивших поезд знатных путешественников»…
До вечера было еще далеко; солнце так пекло, что Магдалина поспешила свернуть с дороги в лес, и тут под сенью столетних деревьев прошла незаметно к горе, у подножия которой сверкал промеж густых ветвей золоченый крест над часовенкой. Тут постоянно находились две монашенки из соседнего монастыря, в хижинке, срубленной за часовней; жили они мирским подаянием да тем, что в лесу найдут: ягоды, грибы, травы и коренья. Оберегая часовню, они никогда вместе не отлучались от нее даже и на близкое расстояние, во всякое время можно было найти которую-нибудь из сторожих
Теперь, слава Богу, ничего подобного не слыхать, но память об этих событиях была еще свежа у здешних жителей, люди нестарые знавали несчастных жертв свирепых злодеев и могли назвать по имени и отчеству тех, над которыми были воздвигнуты каменные кресты на перекрестках или часовенки, как та, к которой подходила Магдалина.
Уж тогда только, когда она стала подниматься на ступени, заприметила ее одна из монахинь и поспешила к ней навстречу.
Это была низенького роста живая старушонка с умными черными глазами и длинным сухим носом на продолговатом лице нерусского типа.
— Матушка, боярышня! Как это вы подкрались. Мы и не слышали! Встретить не удалось, — затараторила она, подобострастно кланяясь Магдалине. — И все-то у нас гости эти дни, все-то гостей Господь посылает, — продолжала она с волнением.
— Кто там теперь? — спросила Магдалина, замедляя шаг и кивая на растворенную дверь в часовню.
— От московских благодетелей посланец, подаяние нам привез. Уж такие-то щедроты! Ничего для Царицы Небесной не жалеют. Ризу серебряную в позапрошлом году прислали, а теперь венчик золотой с каменьями самоцветными. Сторожа приказали нам нанять, чтоб зимой нам в подмогу. И вклад деньгами на того сторожа в наш монастырь вложили, чтоб содержать его, значит, до скончания века, неукоснительно. А на хлебушко он нам особо пожаловал, уж от себя, значит, и прямо нам на руки, — прошептала сторожиха, пригибаясь к самому уху девушки.
Слова эти смутили Магдалину. Она привыкла одна молиться в часовне. Присутствие незнакомца ее стесняло. Нехотя и медленно поднялась она по ступенькам и, переступая порог, невольно стала искать глазами нежеланного посетителя. Он стоял у самой стены в углу. Лучи заходящего солнца, проникая сквозь ветви у окна, не достигали до него; высокая сгорбленная и худая фигура в темном кафтане была в тени, но лицо его Магдалина схватила взглядом в одно мгновение, и оно так запечатлелось в ее мозгу, что продолжало стоять перед нею, как живое, даже и тогда, когда, ответив на его почтительный поклон, она прошла вперед и опустилась на колени на плиту, покрывавшую могилу ее родителей. Лицо это, худое и продолговатое, было бледно, как у мертвеца, борода седая и курчавая, волосы, вьющиеся по сторонам большой лысины, тоже седые. Но что всего замечательнее было у этого человека — это глаза. Таких глаз она никогда еще не видала; большие и светлые, они сверкали из глубоких темных орбит каким-то странным металлическим блеском, как у безумного. Этот пристальный, глубокий взгляд она ни на секунду не переставала чувствовать на себе; он не давал ей молиться, мутил ей разум, леденил кровь в жилах. Ей было жутко, хотелось бежать отсюда, но мысль опять встретиться лицом к лицу с незнакомцем так ее ужасала, что она не в силах была тронуться с места. Сколько времени длилось оцепенение, сковавшее ей тело и душу, она не могла бы сказать, но, должно быть, долго, потому что дневной свет, проникавший сюда из окна, давно погас и часовня ушла в тень. Сверкали только образа от красноватого пламени горевших перед ними восковых свечей, да в неугасаемой лампадке над могильной плитой теплился огонек.