В поисках любви
Шрифт:
Мерлинфорд приютился в долине, обращенной на юго-запад, посреди фруктовых садов и обласканных временем фермерских усадеб. Он представлял собою виллу, построенную примерно в те же годы, что и Алконли, но совершенно иным архитектором и с совершенно иным назначеньем. Это был дом для жилья — не для того, чтобы выскакивать из него день-деньской и разить врагов и зверей. Дом, подходящий для холостяка или семейной пары с одним или двумя, не больше, красивыми, одаренными, хрупкими детьми. Потолки с росписью Ангелики Кауфман [26] , лестница работы Чиппендейла, мебель, созданная Хепплуайтом и Шератоном [27] ; в холле — два полотна Ватто; ни шанцевого инструмента в поле зрения, ни чучела звериной головы.
26
Ангелика
27
Томас Чиппендейл (1718–1779), Джордж Хепплуайт (ум. в 1780), Томас Шератон (1751–1806) — знаменитые английские мастера-краснодеревщики.
Лорд Мерлин неустанно пополнял это собрание красот. Он был страстный коллекционер — не только Мерлинфорд, но и дома, принадлежавшие ему в Лондоне и Риме, были битком набиты сокровищами. Мало того, в городишке Мерлинфорд не погнушался открыть филиал своей лавки знаменитый антиквар с Джеймс-стрит, в надежде заманивать сюда раритетами лорда Мерлина во время его утренних прогулок, а вскоре его примеру последовал и ювелир с Бонд-стрит. Лорд Мерлин любил драгоценности; две его черные гончие щеголяли в бриллиантовых ожерельях, предназначенных для шеек большей белизны, но едва ли более стройных и изящных. То был пример соседских завидок изрядной протяженности во времени; по единодушному мнению местного дворянства, он вводил этим честных мерлинфордских обывателей в соблазн. Но год сменялся годом, а бриллианты, к вящей соседской зависти, по-прежнему благополучно сверкали на шеях, поросших черной шерстью.
Пристрастия его далеко не ограничивались антиквариатом; сам художник и музыкант, он неизменно покровительствовал молодым талантам. Стены Мерлинфорда постоянно оглашались современной музыкой, в саду он выстроил небольшой, но превосходный театр, куда ошеломленных соседей изредка приглашали подивиться на такие чудеса, как пьесы Кокто, опера «Махагонни» [28] или последние выкрутасы парижских дадаистов [29] . Поскольку лорд Мерлин славился как любитель розыгрышей, порой было трудно различить, где кончается розыгрыш и начинается событие культурной жизни. По-моему, ему и самому это не всегда удавалось.
28
Соч. Бертольда Брехта.
29
Дадаизм — модернистское литературно-художественное течение первой четверти XX века в Швейцарии, Франции и т. д.
На бугорке поблизости мраморную беседку венчал золоченый ангел, который ежевечерне трубил в трубу, оповещая о времени, когда был рожден на свет лорд Мерлин (и служа в грядущие годы напоминанием, что включать вечерние новости Би-би-си в 9.20 уже поздно — нет чтоб родиться чуть пораньше, горько сетовали в округе). Днем беседка переливалась блеском полудрагоценных камней, по вечерам на нее был направлен мощный луч голубого света.
Такой человек обречен был стать легендой для неискушенных котсуолдских помещиков, среди которых он жил. Однако, хоть не могли они относиться с одобрением к образу жизни, исключающему умерщвление, — но отнюдь, заметим, не поедание — лакомой дичи, хотя и озадачивали их невыразимо и эстетические затеи и вызывающие (зависть!) причуды, тем не менее они бесспорно воспринимали его как своего. Исстари семьи их знали его семью, его отец был чрезвычайно популярен как хозяин гончих [30] и сам он был не выскочка, не нувориш — просто беззлобная шутка над тем, что составляет в Англии норму сельской жизни. И, между прочим, пресловутую беседку — строение, по общему признанью, выдающегося безобразия — помянул добрым словом, как хороший ориентир на местности, не один заблудший по дороге домой с охоты.
30
Титул главы охотничьего общества и владельца своры гончих, обычно — представителя земельной аристократии.
Разногласия у тети Сейди с дядей
— Пригласишь этого невежу Мерлина со сворой друзей, тут тебе и эстеты набегут, прости Господи, и умники из Оксфорда, — с него еще станется, чего доброго, и иностранцев притащить. У него, говорят, французики гащивали и даже макаронники. Я не потерплю итальяшек в своем доме.
Кончилось, впрочем, по обыкновению, тем, что тетя Сейди настояла на своем и села писать: «Дорогой лорд Мерлин! Мы Устраиваем в честь Луизы небольшой танцевальный вечер…» — и так далее, а дядя Мэтью, исчерпав все свои доводы, мрачно удалился ставить «Тору».
Лорд Мерлин принял приглашение, написав, что приведет с собой компанию из двенадцати человек, имена которых сообщит тете Сейди дополнительно. Вполне корректное, совершенно нормальное поведение. Тетя Сейди была приятно удивлена, когда, вскрыв конверт, не обнаружила в нем заводного устройства, которое выпрыгивает наружу, попадая тебе, в виде милой шутки, прямо в глаз. На почтовой бумаге, правда, красовалось изображение его дома, но это она скрыла от дяди Мэтью. Который такие вещи презирал.
Прошло несколько дней — и вновь сюрприз. Еще одно письмо от лорда Мерлина, опять-таки без заводного устройства и тоже вежливое, в котором он приглашал дядю Мэтью с тетей Сейди и Луизой к себе на благотворительный обед в пользу ежегодного бала для мерлингфордской больницы. Дядю Мэтью, естественно, уговорить не удалось, а тетя Сейди с Луизой поехали. Назад они вернулись буквально с вытаращенными глазами. В доме было, по их словам, безумно жарко — так жарко, что холода не ощущаешь ни минуты, даже когда снимаешь пальто в прихожей. Приехали они очень рано, задолго до того, как остальные начали спускаться вниз: в Алконли было правило выезжать из дому на четверть часа раньше времени — на тот случай, если спустит шина. Зато они получили возможность как следует все осмотреть. Дом был полон весенних цветов — пахло восхитительно. Оранжереи в Алконли были тоже полны весенних цветов, только в комнаты они почему-то не попадали, а если бы и попали паче чаяния, то непременно погибли бы от холода. На гончих, рассказывала тетя Сейди, действительно были бриллиантовые ожерелья, и куда более роскошные, чем колье на ней самой, причем выглядели собаки в них, надо признать, очаровательно. По всему дому порхают райские птицы, совершенно ручные, а кто-то из молодых людей сказал Луизе, что если б она пришла днем, то увидела бы, как в воздухе, точно облако конфетти, кувыркаются разноцветные голуби.
— Мерлин их раскрашивает каждый год, а потом они сохнут в бельевом шкафу.
— Но ведь это невероятная жестокость, вы согласны? — в ужасе воскликнула Луиза.
— Вовсе нет, им это страшно нравится. Их женушки и мужья вылетают оттуда такие хорошенькие!
— А глазки у них, бедненьких, как же?
— А глазки они быстренько привыкают закрывать.
Гости, когда они появились наконец из отведенных им спален (некоторые — с непростительным опозданием), благоухали упоительней даже, чем цветы, и выглядели экзотичнее райских птиц. Держались все очень мило, были очень добры по отношению к Луизе. Рядом с ней за обедом сидели два молодых человека фантастической красоты, и она завела с ними разговор, пустив для начала, как водится, пробный шар:
— Скажите, где вы охотитесь?
— Мы вообще не охотимся.
— Тогда почему на вас алые рединготы?
— Ах, они такие миленькие, вы не находите?
Мы, слушая, только прыснули, но согласились, что дяде Мэтью рассказывать об этом разговоре нельзя ни в коем случае, он способен и сейчас еще в два счета запретить гостям из Мерлинфорда показываться на своем балу.
После обеда девицы повели Луизу наверх. Там она в первые минуты слегка оторопела, увидев в комнатах для гостей печатные объявления: