В поисках мистического Египта
Шрифт:
Глава 7 Беседа с самым известным факиром Египта
Тахра Бей курил одну из своих бесчисленных, обладающих тонким ароматом египетских сигарет, раскрывая мне как-то днем теории и принципы, лежащие в основе его замечательных демонстраций. Мы сидели в роскошной квартире в том растущем районе, который Каир унаследовал от Европы. Он пообещал рассказать мне многое, и я с волнением предвкушал его будущие откровения. Я действительно получил некоторые разъясняющие ответы на свои вопросы.
Всегда интересно и иногда полезно узнать о необычных и удивительных секретах мастерства от тех, кто демонстрирует его, а не от ученых, которые могут о нем лишь теоретизировать.
– Нам следует начать с осознания, что все мы обладаем большими возможностями, – начал Тахра Бей. – Пока мы этого не сделаем, останемся
Я записал последнее предложение стенографическими знаками и взглянул на факира, уловив то задумчивое выражение, которое иногда мелькало в его загадочных глазах, когда он упоминал о своих критиках. Чувствовалось, что у Тахры Бея больше друзей, чем врагов, и что он чаще встречает у людей понимание, чем непонимание.
– К примеру, они считают, что когда я вгоняю себе в щеки шляпные булавки или шпильки, то либо показываю ловкий трюк, либо принял наркотическое средство, либо, если отбросить обе эти версии, напрягаю волю, чтобы сопротивляться боли. Но если бы это было правдой, то почему же после того, как меня ранят, у меня на теле не остается следов? На самом деле люди не могут отойти от привычных способов мышления, не способны осознать вероятность истины моих собственных объяснений. Пусть попытаются воткнуть ножи и шпильки в собственные шеи и лица – и скоро заметят разницу. Они могут продолжать убеждать себя, что действительно не чувствуют боли, и стараться сделать все возможное, чтобы не ощутить ее, но они будут ее чувствовать.
Египтянин возмущенно умолк.
– Однако вам нужны мои объяснения. Два секрета (едва ли данное слово подходит, но пусть будет так), которые позволяют мне показывать свое искусство, – это, во-первых, давление на определенные нервные центры тела, а во-вторых, способность погружаться в каталептическую кому. Такое же мастерство может демонстрировать любой человек, который подходит для этого и будет долго учиться тому, чему должен был учиться я, чтобы успешно овладеть и отработать применение двух этих секретов. Без этого я не мог бы заявить, что готов без единого слова противостоять боли во время таких показов. Ведь по телосложению я не похож на тех индийских факиров, которых вы видели и которые стремятся мучить себя и с наслаждением терпят ужасные страдания, диктуемые их аскетическими учениями. Я отделился от таких варварских доктрин и осуждаю те преувеличенные испытания, которым подвергают себя аскеты. Я разделяю только две вещи. С точки зрения учения речь идет об отрешении своего духа от всего земного, а с точки зрения практики – о заворачивании языка назад и способности входить в состояние каталепсии.
Тахра Бей говорил искренне. Меня это удивило, поскольку образ мысли восточных факиров был мне знаком. И все же я спросил его:
– Не могли бы вы рассказать о своем первом секрете подробнее?
– Хорошо, – спокойно ответил египтянин. – Если говорить коротко, нет нужды, чтобы я объяснял вам, какие нервы являются проводниками боли. Однако необходимо отметить, что при нажатии пальцем на выбранные нервные центры кровь отливает от мозга, а сами центры подвергаются анестезии. Обратите внимание, я ни на минуту не предлагаю, чтобы это использовали все, поскольку без длительного специального обучения подобные неуправляемые эксперименты были бы просто безрассудными и опасными. Когда такое давление сочетается с концентрацией мысли на состоянии потери сознания, а также с полным расслаблением мускулов и нервов, когда за всем этим следует заворачивание языка и резкий вдох, то наступает каталептическая кома. И тогда примерно на двадцать пять минут тело становится полностью нечувствительным к боли, независимо
– А на какие нервы вы давите?
– Это основные артерии, снабжающие голову кровью, гипнотические центры на висках и блуждающие нервы. Однако, как я уже сказал, играть с ними нельзя. Например, каждый, кто пытался бы сдавить артерии и таким образом заставил бы кровь отливать от мозга, вероятнее всего, обнаружил бы, что кровь, покидающая заднюю часть шеи, вызывает гул в его голове. Такой человек беспомощно упал бы навзничь и неизбежно потерял бы сознание. Я могу делать это без опаски, потому что меня с детства обучали мастера.
– А заворачивание языка?
– А! Вы, конечно, видели это у йогов в Индии. Когда мне было всего четыре месяца, мой отец начал заворачивать мой язык при помощи пальца. В результате случалось что-то вроде судорог. Когда приступ становился чересчур сильным, это означало, что упражнение было слишком утомительным и необходимо сделать перерыв. Сейчас я легко могу завернуть язык, хотя до сих пор иногда испытываю сложности с возвращением его в нормальное положение и вынужден пользоваться пальцами, чтобы распрямить его. Ваши индусы порой делают упражнения для удлинения языка, чтобы показать тот сложный трюк с заворачиванием языка и закрыванием дыхательного горла. Также это препятствует попаданию внутрь опасных насекомых [5] или даже бактерий, пока неподвижное тело находится под землей.
– Что происходит, когда вы впадаете в кому?
– Я всегда заранее устанавливаю время своего пробуждения, прежде чем войти в это состояние. Когда этот момент наступает, я просыпаюсь. Многие люди используют этот вид самовнушения в простой форме, когда говорят себе вечером, что должны проснуться в определенный час на следующий день, чтобы пойти на работу. Это доказывает, что подсознание никогда не спит и таким свойством обладает только сознание. Это также объясняет, почему сомнамбулы часто совершают разумные действия, а потом не помнят, что делали.
Так вот, начало каталептического транса вызывает прекращение двух важных жизненных функций: дыхания и кровообращения. Нам прекрасно известно, что скажут большинство людей: если это произойдет, смерть неминуема. Однако мне не нужно спорить на эту тему с вами, поскольку вы уже публично признали, что в Индии наблюдали обратное. Только факиры могут перестать дышать и остановить движение крови и все-таки останутся в живых. Достаточно сказать, что, когда я нахожусь в каталептической коме, кровообращение полностью прекращается. На самом деле приостанавливается весь ритм жизни. Важно подчеркнуть тот факт, что иногда в гипнотических опытах с другими людьми каталепсия не наступает, поскольку в таких случаях кровообращение часто усиливается. Почему так происходит? Причина кроется в совершенно разных способах, не связанных друг с другом. Лучше всего вы увидите эту разницу в методе, который использует только гипнотическое внушение, тогда как я использую чисто физиологические средства: давление на нервы и заворачивание языка. Еще одно отличие в том, что моя нечувствительность к боли длится не больше двадцати пяти минут после того, как я пробуждаюсь от второй стадии транса. В случае с загипнотизированными людьми такого четкого ограничения нет. Действительно, гипнотические состояния, вызванные внушением, часто делают тело испытуемого нечувствительным к боли, однако не испытывать боль после пробуждения, как происходит со мной, – это совсем другое дело. И самое главное отличие заключается в том, что я погружаюсь в состояние транса по собственному желанию. А способен ли гипнотизер загипнотизировать себя?
– Удивительно, что на вашем теле не осталось следов после множества ранений, которые вы получили за время своей карьеры. Как вы это объясните, доктор?
– Чтобы добиться этого, я делаю две вещи. Во-первых, временно ускоряю кровообращение. Вам известно, что в тот вечер во время эксперимента врачи обнаружили, как пульс поднялся до 130 ударов. Это заставляет мое сердце биться быстрее, но не переутомляет его, а его частая пульсация не изматывает меня. Такая скорость кровообращения естественным образом помогает залечивать раны удивительно быстро. Помните, что я сделал это только благодаря силе воли. Во-вторых, я поднимаю температуру крови до состояния жара. Это уничтожает всех бактерий, которые могли попасть в раны, и дезинфицирует последние. Мои раны никогда не гноятся и всегда заживают полностью за несколько минут, а в более серьезных случаях за несколько часов.