В поисках оружия

Федоров Владимир Григорьевич

Причина их, видимо, крылась не только в технической слабости царской армии и флота. Главное заключалось в другом - в том состоянии общего упадка, который был весьма характерен для империи Романовых в те годы. Россия не выдвинула в русско-японскую войну ни одного талантливого генерала, который мог бы повести войска к победе. Офицерский состав недостаточно подготовлен. Солдатская масса не понимала, зачем ее бросили на далекую окраину бороться за чуждые интересы. Русские солдаты и рядовые офицеры дрались, как всегда, мужественно. Но неумелое ведение войны предопределило ход событий...

Сгущалась тьма. Моя тропинка в горах стала еле видна. Пора уже собираться в обратный

путь. С тяжелыми думами брел я домой, чтобы наутро вновь приняться за приемку винтовок для скорейшей отправки их в русскую армию.

Странное происшествие

Вскоре от генерала Гермониуса пришла телеграмма, которой он вызывал меня обратно в Токио для разрешения некоторых важных вопросов. Я решил проехать из Симоносэки до Кобе на пароходе по Внутреннему Японскому морю, а затем уже поездом - до Токио.

При посадке на пароход со мной произошло одно довольно странное происшествие.

Я не знал ни слова по-японски. Поэтому в Симоносэки со мной приехал переводчик Ватанабэ. Он должен был направиться в Токио раньше меня. Мы условились с ним таким образом: как только окончится приемка оружия, я обращусь в пароходную кассу, там уже предупреждены, и мне выдадут билет до Кобе. Затем к двенадцати часам дня я должен выйти на пристань и оттуда добраться до парохода на специальном катере.

Получив билет, я направился к пристани. Рядом шел все время какой-то японец. Для верности я обратился к нему и несколько раз повторил слово "Кобе". Он показал на причаливший к пристани катер. На пароходе никто не спросил у меня билета. Взойдя по трапу на верхний дек, я поразился весьма незначительному числу пассажиров. К моему большому удовольствию, я увидел какого-то европейца в шлеме, с которым и немедленно познакомился. Оказалось, что он англичанин, но владеет французским. Мы разговорились. Я между прочим спросил, сколько времени займет наше путешествие до Кобе.

– Как до Кобе?
– вскричал он.
– Пароход идет в Америку, в Сан-Франциско!

Пароход между тем уже двигался по рейду. Меня ожидала перспектива во время войны, во время срочной приемки винтовок для армии быть заброшенным в Америку, до которой было восемнадцать дней пути через Тихий океан. Конечно, это было бы с моей стороны непростительным, чудовищным преступлением. Я, как безумный, бросился к капитану и стал просить его замедлить ход и позвать свистками какую-нибудь лодку. Никаких вещей со мной не было, кроме небольшого дорожного чемодана, который я держал в руках.

К счастью, капитан внял моим просьбам и велел замедлить ход. К пароходу подошел сампан, я спрыгнул в него и через полчаса вновь очутился на пристани.

Варьируя лишь словами "Кобе" и "Сан-Франциско", мне удалось объяснить в кассе случившееся. На следующий день кассир проводил меня до пристани и позаботился о том, чтобы меня доставили на пароход, идущий в Кобе.

В то время я объяснял этот инцидент лишь недоразумением: при незнании языка такие случаи вполне возможны. Но после войны появилась обширная литература о шпионаже в разных государствах. Знакомство с ней заставило меня иначе посмотреть на это происшествие. Услать приемщика винтовок и патронов куда-нибудь подальше и тем хоть несколько задержать помощь русской армии было кое для кого далеко не лишним.

Красивы берега Внутреннего Японского моря. Погода была тихая, вода спокойная, светло-зеленого цвета. Масса японских шхун, джонок, сампанов с белоснежными парусами, как стадо лебедей, казалось, неподвижно замерла среди изумрудного моря.

Берега то надвигались на нас, и мы проходили узким проливом, то море

расширялось настолько, что берега становились еле заметными. Здесь была все та же характерная для Японии сильно изрезанная береговая полоса с глубоко вдающимися в сушу заливами, бухтами, с длинными мысами и кружевной сетью красивых островов. На берегу - песчаные отмели с искривленными от ветра соснами; далее по склонам холмов - рисовые плантации, разделенные на множество участков; изредка виднеются японские деревушки; выше начинаются скалистые утесы, и, наконец, все венчают высокие массивы гор. Пароход продолжал свой путь. Когда легкое облако закрывало солнце, как по мановению волшебного жезла картина изменялась - краски меркли, позолота исчезала, светлая лазурь моря превращалась в синеющую рябь.

Вот мы входим в целый лабиринт островов, скользим и лавируем между ними - здесь их сотни, начиная от больших и кончая одинокими скалами. Джонки и сампаны бороздят воду по всем направлениям. Попадаются джонки с резными украшениями по дереву, а иногда и самые простые - выдолбленные из ствола, еле-еле поднимающие одного человека. С криком плывут некоторые гребцы в своих утлых ладьях наперерез нашему пароходу. Кажется, вот сейчас перекинет и затопит их челны волна от парохода, но гребцы смело бросаются навстречу, и лишь громкий смех слышится в ответ на удары волн...

Из Кобе я продолжал свой путь в Токио по железной дороге. Поезд пересекал центральную часть Японии. С интересом рассматривал я небольшие равнины, занятые плантациями риса, чередовавшиеся с холмами. Меня очень интересовал вопрос о положении японского крестьянства. Во время разговоров по этому поводу на званых обедах, завтраках, банкетах в Токио я вынес убеждение, что Япония переживает период упадка сельского хозяйства: крестьяне бегут из деревень и переходят на фабрики и заводы, то есть пролетаризируются. Япония вынуждена уже ввозить такие продукты питания, как рис и пшеницу.

Японские поля поражали миниатюрностью. Вся долина была изрезана паутиной мелких канав, разделявших ее на маленькие участки, обведенные высокими земляными валиками и обсаженные кустарником. На склонах холмов устраивались искусственные горизонтальные площадки, которые также обводились валиками. Все это делалось для того, чтобы, затопив участок водой, можно было задерживать влагу, без которой не может произрастать рис. Крестьяне пользовались водой из многочисленных водоемов, канав, рвов или отводили ее из озер и прудов. Для передачи воды по деревянным желобам и бамбуковым стволам были установлены большие колеса с лопастями. Крестьянин приводил их во вращение тяжестью собственного тела, переступая с лопасти на лопасть. Затопленное поле необходимо было вспахать, разрыхлить с помощью маленькой лопаты, стоя по колено в воде. Разрыхленную почву удобряли пеплом вулканических извержений, химическими удобрениями и всякими отбросами.

Нигде не было видно ни сельскохозяйственных машин, ни даже животных. Вся обработка производилась исключительно руками.

Отсутствие скота и всякой живности накладывало какой-то унылый отпечаток на деревни.

Мне удалось достать книгу, в которой были приведены интересные данные о японском земледелии:

"Земля, удобная для обработки, составляет в Японии лишь 18 процентов всей территории страны.

Из пяти с половиной миллионов семейств, занятых сельским хозяйством, 70 процентов обрабатывают участки меньше одного гектара, а 30 процентов меньше половины гектара. Только треть всех семейств является собственниками земли. Остальные вынуждены работать на чужой земле, отдавая за это огромную долю урожая".