В поисках убийцы
Шрифт:
Он окончил прием последнего агента, когда в его кабинет вошла горничная Маша и объявила:
— Господин Семечкин!
— Проси! — Борис Романович радушно встал навстречу гостю.
В кабинет вошел Семечкин. Его крепкие, красные щеки побледнели, под глазами чернели большие круги, глаза смотрели тускло. Все же он улыбнулся, здороваясь с хозяином дома, и сказал:
— Томлюсь духом, почтенный Борис Романович!
— Ой-ой! — добродушно ответил Патмосов. — Такие дела не делаются с места в карьер: нужны справки и розыски. В два дня ничего не добьешься.
— Сделайте одолжение! Какая?
— Вот вы говорили, что Коровина продала свое имущество купцу Махрушину…
— Совершенно верно, Махрушину, Николаю Степановичу, за тридцать тысяч.
— Вот-вот! Он вам знаком?
— Он-то? Приятели, можно сказать. У нас по купечеству никак иначе нельзя, все одним делом занимаемся, по одним трактирам работаем. Ну, так что же надо?
— Напишите ему письмо… Человек-то ведь он деловой?
— И очень даже…
— Так, может быть, он помнит, какими деньгами заплатил эти тридцать тысяч рублей госпоже Коровиной. Не могут быть это все трехрублевые ассигнации, или сотенные, или даже пятисотенные!
— Да, так.
— Может быть, акции какие-нибудь, бумаги, закладные листы. Вот вы бы это и узнали. А это может нам послужить на пользу.
— Так! — раздумчиво произнес Семечкин. — А какая же польза?
— Да как же вы этого не соображаете! Я во все банкирские конторы сделаю дружеские сообщения, что если кто придет менять билеты за такими-то номерами, акции такого-то общества, то прошу сообщить мне немедленно. Не будет же человек держать у себя акции до второго пришествия; придется менять!
— Да, это так, — согласился Семечкин. — А где? Может быть, в Таганроге, может — в Варшаве. Ему. негодяю этому, пути не указаны.
— Совершенно верно. Но я могу оповестить все более или менее значительные города. Вы сделаете то, о чем я вас прошу?
— Непременно! Как только домой приду, так пропишу Махрушину: "Так и так, Николай Степанович, расскажи мне, какими деньгами ты заплатил Коровиной за имущество".
— Великолепно! Ну, а вы чем занимаетесь? — спросил Патмосов.
— Мысли от себя гоню, Борис Романович. То есть так тоскую, — сказать вам по совести, — что один оставаться совершенно не могу. Как останусь один у себя в номере, так мне все Настасья Петровна представляется. Голова эта, вся изодранная!.. Господи Боже мой! И за что она полюбила этого разбойника? Вот я и не могу. Места себе не нахожу, червь точит сердце. Сейчас я к своему, значит, приятелю — и с ним кутеж.
Патмосов покачал головою.
— Ну, это, знаете ли, не важно. Вы лучше бы ехали опять в Саратов и взялись за дело.
— Пропадай все! Теперь я как к вам прицепился, так и не отстану. Разве что скажете: "Егор Егорович, ничего не нашел. Пропал, мерзавец, как в воду канул".
— Нет, — Патмосов похлопал пальцем по столу. — Не бывало такого со мной случая,
Лицо Семечкина просветлело.
— Вот обрадовали!.. Истинно, можно сказать. Теперь я как именинник. Денег не надо?
— Нет, — засмеялся Патмосов. — Затоскуете, опять загляните.
— Ваши гости! — ответил Семечкин и вышел от гостеприимного хозяина, обрадовавшего его.
Погода была светлая, ясная. Егор Егорович пошел по улице, весь под впечатлением радостной надежды, и с удовольствием поглядывал на встречных.
— Э, Сергей Филиппович! — вдруг воскликнул он, встречая возле Гостиного двора Прохорова, шедшего с портфелем под мышкой. — Вот приятная встреча! Вы куда?
— Собственно говоря, сейчас возвращался с одного поганого дела. Сегодня описывал имущество.
— Ну, что же, коли кто не платит, а должен, так надо имущество описать. У нас закон такой.
— Неприятное занятие! — сказал Прохоров. — Вы завтракали? Нет! Тогда поедем вместе. Мне тоскливо одному. Хотите — к «Контану», хотите — в "Европейскую".
Семечкин подумал.
— К «Контану». Люблю я его. Хорошо кормят и музыка. — Он повертел пальцами и подозвал извозчика. Они сели в сани. — К "Контану"!
Извозчик дернул вожжами, и собеседники помчались.
— То есть места себе не нахожу, Сергей Филиппович, — дружески заговорил Семечкин. — Ни торговля, ни дела — хоть разорись, глазом не моргну! Вся душа моя теперь в этом деле. Найти бы мне того мерзавца, что назвался Кругликовым, и посмотреть, как его в каторгу засудят. Тогда моя задача, можно сказать, будет исполнена и я успокоюсь. А то такая тоска!..
— Я — вам компаньон, — отозвался Прохоров. — У меня тоже большая заноза в сердце, и я тоже рад забыться.
Они вошли в роскошный зал ресторана. К ним подошел метрдотель и почтительно подал карту.
— Попервоначалу беленькой — похолоднее — и закусить, — распорядился Егор Егорович.
Метрдотель поклонился, и лакеи быстро побежали исполнять приказание.
Прохоров огляделся и вдруг вздрогнул. Недалеко от них сидел Чемизов; против него сидела красивая дама в собольей шапке, с горжеткой и огромной муфтой. Григорий Владимирович глядел на нее и вполголоса говорил что-то, а она широко улыбалась, обнажая белые зубы.
"Вот этот Чемизов! Дьякову сватает, а здесь с новой путается", — подумал Сергей Филиппович, и у него даже на мгновение мелькнула злая мысль вызвать по телефону Дьякову, но он тотчас отказался от нее. — Эх, плохие наши дела! Выпьем по единой! — Семечкин поднял рюмку.
Они заказали завтрак.
Семечкин потребовал вина, а затем шампанское и ликеры. Лицо его раскраснелось, глаза заблестели.
— Ну, Сергей Филиппович, — заговорил он, переходя на «ты», — позовем сейчас моего приятеля, Савелия Кузмича, и учиним питру с тройкою.