В поисках Вишневского
Шрифт:
Александр Александрович понимал, что нельзя ограничиваться местной анестезией, что пришло время применять общий наркоз, но считал, что нужно владеть и тем и другим, и потому говорил: «Вот если будет атомная война и бросят атомную бомбу, можно ли будет в этих условиях применить общий наркоз, ведь это же — взрывчатая смесь! Надо иметь наркотизаторы, а где их брать на поле боя? Тут надо подползать к раненому и делать ему новокаиновую блокаду». Разве не так? А? И если мы в годы войны вернули в строй двадцать миллионов человек методом Вишневского, так это же чудо! В каких тяжелых условиях мы находились, когда не было воды для новокаина и нечем было обезболивать, санитарам приходилось
В науке Александр Александрович был передовым человеком. Часто выезжая за границу и следя за научными открытиями, он сразу оценил кибернетику. И когда я, сам еще недооценивая научных исследований, однажды упрекнул его: «Вот вы, Александр Александрович, крупнейший хирург, с блестящей техникой, а всерьез принимаете такую чепуху, как кибернетика», — Александр Александрович, хитро улыбнувшись, ответил: «Э-э-э, постой, постой, Игорь! Я ведь отношусь ко всему глубже и вижу намного дальше! Я считаю, что надо идти в ногу с передовой наукой. Но, конечно, кибернетика не является основной в диагностике, а только подсобной». Так он ответил мне, и здесь хочется привести кое-какие мысли из его статьи в нашей тульской газете.
Игорь Петрович разворачивает заранее приготовленную газету «Коммунар».
— Вот послушайте: «…В нашей лаборатории созданы диагностические системы для ряда хирургических заболеваний: врожденных и приобретенных пороков сердца, заболеваний печени и желудка. При этом математические принципы «машинного диагноза» оказались универсальными, их можно использовать для построения систем, распознающих заболевания крови, легких, центральной нервной системы.
…Машина ставит точный диагноз в 90–92 случаях из ста. Электронная диагностика ценна еще тем, что с ее помощью удается определить характер заболевания, не применяя таких сложных приемов, как, например, зондирование полостей сердца и пункция…»
И дальше мы читаем с Игорем Петровичем интереснейшие высказывания Александра Александровича о будущем электронно-вычислительных машин, об электронно-медицинском архиве, где все истории болезней закодированы, о том, что с помощью электронного устройства буквально за секунду можно найти для обследуемого больного все аналогичные случаи, ранее наблюдавшиеся в клинике. Таким образом может быть отражен опыт многих клиник страны и даже нескольких стран. Для диагностики на расстоянии используется общая телеграфная сеть, снабженная телетайпами.
— А не хотите ли вы посмотреть наш кабинет электронно-вычислительной машины? — предлагает Игорь Петрович, убирая в папку вырезки из газет.
— Хочу, конечно.
Мы выходим из флигеля и направляемся через двор в больницу. Двор чисто убран, на клумбах уже высажены цветы. В этот яркий весенний день ходячие больные прогуливаются по дорожкам или сидят на скамьях, жмурясь на солнце и переговариваясь меж собой…
Приходим в кабинет ЭВМ, заведует им врач Ратмир Кузин, еще молодой человек крупного сложения, черноволосый. Игорь Петрович оставляет меня с ним в маленьком помещении с телетайпом и уходит.
И вот я попадаю в фантастический мир современной науки. Электронно-вычислительная машина находится в Москве на Серпуховской в Институте имени Вишневского. (Мне однажды Александр Александрович показал эту огромную стенку с кнопками, экранами, лампочками, оконцами.)
Кузин объясняет мне принцип действия ЭВМ.
Через телетайпную связь из Яснополянской больницы делается запрос и посылается закодированная таблица истории болезни пациента, и спустя несколько минут врачи получают из Москвы диагноз, указанный ЭВМ. Запрос на телетайп нередко диктуется
Я смотрю на пачки диагностических анкет, на карты-таблицы дистанционной диагностики, вижу бесконечные столбцы цифр и названия симптомов болезней и дивлюсь, дивлюсь этой великолепной технике. И все же вспоминаю слова Александра Александровича: «Однако следует помнить, что основным координирующим центром остается ЧЕЛОВЕК, его опыт, практика и его талант». И если к этому прибавить еще и отношение к больным его отца, Александра Васильевича, который считал, что надо учитывать и возраст, и характер пациента, и те особенности каждого индивидуума, с которыми ежечасно приходится сталкиваться хирургу, то можно себе представить ту колоссальную ответственность, те тревоги и радости, которые сопутствуют ему каждый раз, когда он ставит диагноз или держит в руке скальпель…
Я выхожу из лаборатории и иду в приемную к Игорю Петровичу Чулкову. Он уже заказал для меня машину, чтоб ехать на вокзал.
— Ну что, домой? — Он смотрит на меня с доброй улыбкой, и я благодарю его за помощь в моих поисках и крепко обнимаю его широкие плечи.
Внук А. В
Он больше похож на деда, Александра Васильевича, чем на отца, этот третий Александр Вишневский. Круглолицый, темноволосый, сероглазый, рот у него мягко очерчен, а подбородок волевой. Поэтому сразу и не разберешь, что это за характер. Серьезность в нем сочетается с необычайной смешливостью. Он молчалив и сдержан на людях, начинает говорить вроде бы с осторожностью, а речь — точная, и решения, выводы уверенные, словно бы он их давно обдумал.
Как-то после его выступления на очередной конференции в Институте экспериментальной хирургии два знакомых врача высказывались так: «Он все же не очень смело выступает, этот молодой Вишневский!» А другой врач утверждал: «Этот молодой Вишневский довольно резко раскритиковал докладчика!»
Сашины руки я вижу уже много лет. Однажды Александр Александрович, младший, подарил мне шприц. В те времена я часто выступала с музыкально-литературной композицией «:Поет Эдит Пиаф». Я ездила по городам от севера до юга. Заедешь, бывало, в какую-нибудь северную глушь, а там климат для меня, москвички, непривычен, ну и сердце начинало пошаливать — такая слабость охватывала за час до концерта, что почти в обмороке лежала я у себя в номере гостиницы. Тут надо бы вспрыснуть кордиамин, а сестры под рукой нету, вот я и начала сама себе уколы делать — пришлось научиться этому. Но все же иногда случалось, что я вносила инфекцию, и тогда я срочно ехала на Серпуховку — к Вишневским. Старший был занят более серьезными делами, а младший в этих случаях всегда занимался мною. Услышав наш разговор, — а я по давней нашей дружбе называла его Сашей, — старенькая медсестра Клавдия Тимофеевна, работавшая в перевязочной, укоряла меня:
— Чего это вы, больная, к хирургу обращаетесь так неуважительно, Сашей его кличете? Он ведь у нас давно уже Александр Александрович!
Многолетний опыт этой старушки давал ей право и сделать врачу замечание, и вовремя дать дельный совет. Вишневских она обожала и, конечно, не могла потерпеть моего амикошонства.
А Саша моет руки и успокаивает ее:
— Ничего, Клавдия Тимофеевна, не волнуйтесь, Наталья Петровна знает меня с той поры, как третьеклассником еще в коротких штанишках бегал…