В поле зрения

Айдарин Николай

Врачи по-прежнему нас не замечали, целиком погрузившись в диалог с репортёром, а телохранитель Наумова спокойно изучал в коридоре висящие на стенах плакаты. На нас никто не обращал внимания.

— Теперь я точно никуда не уйду, — заявил Наумов, не сдвигаясь с места. — Происходящее с Вашим братом очень необычно, и требует всестороннего исследования. Возможно, ему требуется врачебная помощь и дорогостоящие лекарства.

Сашка, слава богу, замолчал, но это ещё ничего не означало, он мог продолжать сидеть у него в мозгах, а

от этого, как я убедился на складе, есть только одно средство — расстояние.

— Я могу обеспечить и то, и другое, — сказал Наумов, пожирая глазами моего брата.

— Нам ничего от тебя не нужно! — воскликнул я. — Убирайся к чёрту!

— Что за фигня?! — донеслось со стороны коридора.

Мы оба обернулись.

В дверях стоял мужчина в чёрном свитере, с длинным чёрным шарфом, свисающим до пояса, с соломенными короткими волосами и волевым подбородком. Его голубые глаза гневно смотрели прямо на Наумова. В руках у него был небольшой букет с ромашками, а так же коробка дорогих конфет. Судя по его возрасту, он пришёл к своей дочери, лежащей на соседней койке рядом с Сашей.

Наумов в ответ посмотрел на него, его лицо презрительно скривилось, а седоватые редкие волосы слегка вздыбились как иголки у ежа.

— Ты?! — одновременно воскликнули они оба.

— Катись отсюда! — громко и гневно сказал этот мужик. В его голосе я услышал небольшой акцент, но распознать его не смог. — В эту палату допускаются только доктора и родственники пациентов!

Наумов перевёл поочерёдно взгляд на меня, затем на Сашку, а потом на прессу, стоящую за широкой спиной мужика. Фотограф навёл длиннющий объектив на палату и щёлкнул нас всех, на секунду ослепив вспышкой.

— Мне не нужен скандал в прессе, — холодно ответил заместитель министра и вышел в коридор, по пути толкнув плечом подвинувшегося мужика.

Когда он вышел, мужик пару секунд посмотрел, как вся делегация спешит удалиться, и закрыл дверь в палату. Подошёл к девочке, неподвижно лежащей на своей кровати, поставил на соседнюю тумбочку в банку с водой цветы, рядом положил коробку с конфетами и коснулся ладонью лба девочки. Наклонился, закрыв глаза, поцеловал её в лоб и только потом обратил внимание на меня. Я несколько испугался его, первое впечатление и всё такое, но взгляд у него изменился, стал по-отечески тёплым, дружеским, хоть и слегка обеспокоенным. С его стороны было видно моего брата, продолжавшего валяться без сознания, что не осталось без его внимания.

— Сын? — спросил он, кивая в сторону Саши. — Нет, ты слишком молод. Брат, я угадал?

«Ты». Должно быть, его родной язык — английский, и либо у него были плохие учителя русского, либо он настолько самоуверен.

— Брат, — подтвердил я.

— Джон, — он подошёл ко мне и пожал мне руку. — Джон Берджерон.

Ладонь у него была гораздо шире моей (хотя у меня и не узкая), крепко сбитая и немного шершавая. Любит работать руками, похоже.

Представился

Джоном, скорее всего один из иммигрантов, но говорит на русском не в пример лучше большинства из них.

— Николай Айдарин, — представился я.

— Ни-ко-ляй, — медленно повторил он, слегка исковеркав моё имя. — Можно, я буду называть тебя Ником?

Я вздрогнул. Не потому, что это делало его несколько похожим на Наумова, тот ведь тоже спрашивал, как можно меня называть. Потому, что Ником меня до этого называли только два человека — один ушёл из моей жизни несколько лет назад, и я бы предпочёл об этом забыть, если бы только мог, а второй — я сам, обращаясь к самому себе в собственных мыслях.

— Почему бы и нет? — я пожал плечами.

— Это — Вики, Виктория, — Джон посмотрел на свою дочь. — Она… больна, как ты видишь.

— Да, как и мой брат, Александр. Саша, если покороче.

Мы какое-то время помолчали. Джон смотрел на свою дочь, а я вслушивался в звуки из-за двери каждый раз, когда там кто-то проходил мимо. Но потом Джон распаковал коробку конфет и, съев сразу три, предложил мне.

— Конфеты будешь? Молочные.

Я люблю молочный шоколад, и, переборов момент неловкости, согласился, взяв парочку.

— Вообще-то, я их купил Вики, но она пока спит, да и целую коробку она всё равно не съест.

— Спасибо.

— За что? За шоколад?

— За Наумова, что выкинул его.

Я решил тоже обращаться к нему на «ты». Он не возражал.

— Откуда ты знаешь этого…

— Нехорошего человека? Я — следователь, что-то вроде американских детективов, и я расследовал убийство его сына. Я выяснил, что это он виноват в его смерти, но доказать не смог. Ну и объявил его своим врагом вместо этого.

— Он убил собственного сына? — потрясённо спросил Джон и снова взглянул на Вики.

— Двух.

— Нехороший человек. Что он делал здесь? Он же не твой родственник?

— Упаси боже! Нет, конечно! Но после этого дела он проявляет ко мне какой-то странный интерес, а теперь, похоже, сосредоточится на моём брате.

Джон секунду подумал, потом достал мобильный и вызвал кого-то, общаясь с ним по-английски. Мои познания иностранного языка были не высший класс, но общий смысл я уловил — он приказал своему подчинённому вместе с напарником охранять палату, пуская туда только докторов и нас обоих. Никаких Наумовых.

Интересный жест. Я так понимаю, он тоже испытывает неприязнь к Наумову, да ещё какую! И, что немало важно — взаимную, тот тоже его не жалует. Но чтобы приставить из-за меня охрану к палате — я о таком даже мечтать не мог, я готов расцеловать ему ноги, поскольку уже мысленно готовился сутками торчать в больнице, пока Сашка не очнётся, и затем тут же уехать с ним домой. Теперь моя голова не будет болеть от этой проблемы.

— Я — твой должник, — уверенно заявил я, когда Джон закончил разговор.